глупцы, если смогли поверить в нее. Да, я слышала об этой истории – причем рассказывали ее с такой убежденностью, словно изрекали евангельскую истину. Но я не верю ни единому слову. Да, допускаю, что этого человека видели, и с ним была женщина, но то были не вы.
– Хотя бы потому, что эта женщина не могла быть одновременно и в Италии, и в Алжире, а я с ноября по апрель жила среди оливковых рощ на своей вилле у Порто-Маурицио.
– И вас навещали гости-англичане?
– Нет, не было никого. Я трачу все свои силы в лондонский сезон и в Италию уезжаю, чтобы пожить одна среди своих духовных друзей, самых избранных и дорогих, а это Моцарт, Мендельсон, Шекспир и Браунинг. Его поэзию можно как следует почувствовать только живя в Италии.
– Очень жаль. Я не о Браунинге, хотя иногда могу прочесть полстраницы его чепухи рано утром за чаем. Это единственное время, когда я могу читать. Очень жаль, что у вас не было никаких болтливых посетителей, которые могли бы потом подтвердить, что видели вас именно в Италии.
– Но были слуги, которые всегда со мной путешествуют, и я была все время у них на глазах.
– Их свидетельства очень бы пригодились вам в суде, но вы не можете послать их на светские чаепития отстаивать ваши интересы, как могла бы их защищать какая-нибудь из ваших приятельниц, например, эта умная Сьюзен Родни. Вы же с ней такие близкие друзья! Почему она к вам не переехала, хотя бы на некоторое время?
– Но она не может оставить своих учеников.
– Бедняга. Да, тяжелый случай.
– Уже не такой тяжелый, раз я знаю, что одна знатная и благородная дама мне верит, – сказала Грейс, в порыве благодарности протягивая руку маркизе.
– Дорогая моя, я никогда не верю сплетням даже в отношении женщин, которых презираю, а когда мне хочется поверить, я требую доказательств, точных, как в математике. Я не поверю никаким порочащим вас слухам, даже если эти двадцать человек поклянутся в том, что видели вас с этим мерзавцем во время свадебного путешествия.
– Двадцать человек! Но, леди Морнингсайд! Сьюзен Родни говорила о трех-четырех!
– Ну, наверное, так было некоторое время назад. Однако их сейчас, по крайней мере, два десятка, и все заявляют, что видели вас в Алжире, и на Сардинии, и на борту «Мессаджера» и Бог знает, где еще. И все клянутся, что считают вас самой приятной женщиной в Лондоне, но вот только не могут поддерживать с вами знакомство из-за своих дочерей, а эти их дочери читают Золя, Анатоля Франса и Габриэля Д'Аннунцио и болтают с мужчинами, которые приглашают их пообедать с ними, и занимают деньги у своих портних. У меня только одна дочь, и я никогда не боялась шокировать ее. Она год проработала в больнице Ист-Энда и вдвое больше меня знает о порочности человеческой натуры.
– И вы не верите ни одному слову, маркиза?
– Ни одному звуку! Однако мне известно, что Рэннок такого сорта человек, которых мой муж называет «гнилью», и, полагаю, с вашей стороны было не очень благоразумно так часто бывать в его обществе в прошлый сезон.
– Понимаете, он хотел на мне жениться, без сомнения, из-за моих денег – мужчины всегда так настойчивы, когда примешиваются деньги, и я трижды ему отказала, но он принял отказ легко и нисколько не обиделся.
– Это один из самых неуравновешенных людей в Лондоне не обиделся?
– И он сказал мне тогда: «Раз мы не можем быть влюбленными, давайте будем приятелями». И он умен. Любит те же книги, что и я, и ту же музыку, и так прекрасно для любителя играет на виолончели.
– Да, я знаю, что этот негодяй умен. Прекрасные манеры знатного шотландца, отшлифованного в европейских гостиных. Есть, есть в нем то, что женщины называют магнетизмом.
– Он интересовал меня, и я считала, что к нему относятся несправедливо, хотя меня предупреждали, что он человек опасный.
– Но этого достаточно! Сказать молодой женщине, что мужчина негодяй – вернейший способ заинтересовать ее. Только в моем возрасте начинаешь понимать, что мужчина, который вызывающе себя ведет, так же скучен, как все остальные.
– И я позволяла ему приходить ко мне в дом совершенно свободно, словно он мой кузен, и мы пели с ним дуэты, если была плохая погода.
– И люди встречались с ним у вас, и видели его с вами на прогулках и уже судачили о вас весь прошлый сезон за вашей спиной. Вы слишком красивы и слишком богаты, чтобы вас оставили в покое. Женщины завидуют вашей красоте, мужчинам не дают покоя ваши доходы.
– Но вы не должны думать, что полковник Рэннок мне когда-нибудь нравился. Мне нравилась его игра, и его разговор меня занимал, и чем чаще мне твердили, что все Рэнноки – люди беспринципные и дурной репутации, тем больше мне хотелось быть с ним приветливее. Добропорядочные люди так иногда скучны, и вряд ли следует придавать большое значение нравственным качествам случайных знакомых.
– Вот то же самое говорит и моя дочь. Для нее добро и зло – просто разница в длине мозговых извилин. Она станет беседовать с беглым убийцей, если сочтет его умным. Ну да ладно, дорогое мое дитя, пятнадцатого июня вы должны быть на моем балу. Он будет гвоздь сезона, без всяких этих маскарадных костюмов и прочей чепухи, вроде напудренных париков. Только белое платье и бриллианты. Я всех прошу быть в белом, потому что фон будет очень яркий, масса цветущей глоксинии, все оттенки пурпурного и алого цвета и оранжевые китайские фонарики, как на картине Сарджента, которой мы все восхищались. А вы будете просто сильфида!
– Дорогая маркиза, это будет замечательный бал. Я знаю, вы это прекрасно умеете делать. Но я не переступлю ничьего порога, пока не восстановлю свое доброе имя. Доброе имя! Господи Боже! До чего я дожила – уверяю, что я честного поведения, словно горничная.
– Неужели вы не придете – в белом платье – и во всех ваших бриллиантах? Они, конечно, будут сторониться вас, эти глупые овцы. Но видите ли, они делают мне честь, считают как бы своей предводительницей, и, когда они увидят вас у меня, а Морнингсайд будет расхаживать с вами под руку, они поймут, что глупы.
