гранаты.
Давид открыл еще два вагона, затем быстро оглянулся через плечо. Он остановился и с ужасом смотрел на съежившихся в вагоне людей. Они сидели далеко от открытых дверей, эти оборванные, испуганные бледные существа тупо уставились на него.
– Выходите! – закричал он. – Выходите и спасайтесь! Немцы собираются казнить вас! Они вам лгут! Вас отправляют на верную смерть! Вы можете бороться! Вы сможете стать свободными!
Но они не шевельнулись, и Давид Риш, ошеломленный, не веря своим глазам, смотрел в пустые лица. Вдруг он услышал крик позади себя. Он обернулся и увидел, что Леокадию держит офицер СС, приставивший пистолет к ее виску. Офицер медленно приближался к Давиду, крепко держа девушку.
– Бросьте оружие, молодой человек, – ровным и спокойным голосом приказал немец. – И вы тоже, – сказал он Аврааму. – Бросайте свое оружие.
Давид от неожиданности окаменел и уставился на людей, сжавшихся в вагоне. Прислушиваясь к тишине окружавшего их леса, он понял, что происходит. Эсэсовский офицер снова заговорил терпеливым и строгим голосом:
– Положите свое оружие, мы не желаем убивать вас. Мы не варвары.
Когда офицер поравнялся с Давидом, тот увидел страх в глазах Леокадии.
– Эти люди, – продолжил немец, – умирали с голоду в варшавском гетто. Мы обещали им еду, убежище и полезную работу. С какой стати им покидать поезд?
Руки Давида безжизненно повисли, он услышал, что вдали убирают дерево с рельсов. А над ним безмолвные, застывшие с лицами призраков евреи, которых отправляли в Аушвиц, бесстрастно смотрели на него.
– Давид, – молила Леокадия. – Стреляй и спасайся! Не беспокойся обо мне. Спасай себя!
Юный еврей продолжал смотреть на людей в вагоне, отодвигавшихся от него как можно дальше. И он услышал собственный голос:
– Но вы же не понимаете…
– Я вас жду, – сказал офицер СС с нетерпением в голосе. – Мы и так вышли из графика. Мы не хотим убивать вас. Пожалуйста, бросьте оружие.
Среди деревьев показались солдаты, они приближались, нацелив оружие на Давида и Авраама. Один из них сказал:
– Какой вам смысл умирать в этом пустынном месте? Вы можете поехать с нами и помогать строить новый мир.
Давид молчал, в его ушах звучал далекий голос немца: «Какой вам смысл умирать в этом пустынном месте…»
Он вспомнил, как ужасно погибли Брунек Матушек, Мойше Бромберг и все, кто был в пещере. Перед его глазами предстал увиденный через бинокль лагерь Аушвица. Он думал о храбрости и доблести, о том, что он может выпутаться из этого положения, открыв огонь, и героически умереть. Давид снова взглянул на голодных людей с жалкими лицами, на свой народ, и почувствовал, как из его рук выскальзывает автомат.
– Отлично, – сказал офицер, отпуская Леокадию. Слыша, как в дальних вагонах захлопываются двери, Давид невольно пошел вперед и забрался в ближайший из них. Он помог Леокадии подняться в вагон и обнял ее. Авраам встал рядом с ними, обхватил голову руками, прижался к стене вагона и заплакал. Давид услышал, как дверь шумно захлопнулась, и все погрузилось во тьму. Поезд дернулся, затем медленно покатился вперед.
Глава 21
Стояла пронизывающе холодная апрельская ночь, проливные дожди обрушились на долину Вислы. Мужчины и женщины Зофии, особенно те, кому приходилось рыть могилу для пятидесяти двух партизан, взирали на скверную погоду в состоянии глубокой подавленности. Казнь потрясла всех, особенно когда пошли слухи о том, как храбро эти пятьдесят два человека сражались с нацистами. Наверно, действительно будет справедливо, если над Зофией больше никогда не взойдет солнце.
Из пяти человек, сидевших после полуночи в гостиной Долаты, у четырех было особенно тяжело на душе, ибо они лично знали партизан, снабжали их едой и даже помогли тем перевезти немецкое оружие со взорванного поезда.
– Нас должна была постигнуть та же участь, – сказал Эдмунд Долата, который жался к камину и никак не мог согреться. – Мы работали вместе с ними, помогали им, мы были такими же членами их группы.
Один из находившихся в тускло освещенной комнате понурил голову и сказал:
– Что ты хочешь сказать, Эдмунд? Что нам следовало умереть вместе с ними?
– Нет, Ержи. Я просто говорю, что они молчали, даже смотря в дула немецких автоматов. Каждого из них допрашивали, чтобы узнать, кто в Зофии помогал им, но они никого не выдали.
– А чего бы они добились, – спросил Ержи, поднимая голову, – если бы назвали нас? Это их не спасло бы от смерти.
– Не знаю, Ержи. – Долата отстранился от камина и начал ходить по комнате. – Но для меня это важно. Они не назвали наши имена.
В комнате наступила тишина, слышно было лишь, как в камине потрескивает огонь. Под аккомпанемент весеннего ненастья Зофия погрузилась в тревожный сон. Многие не могли вычеркнуть из памяти страшное зрелище на городской площади.
Долата вдруг остановился, посмотрел на своих гостей и задумчиво сказал:
– Я считаю, что мы остались в долгу перед ними.
Его товарищи переглянулись. При не очень ярком свете от камина трудно было рассмотреть выражение
