— Волосы длинные.
— И что? У меня вот они тоже длинные.
— Там ещё украшения были. Явно бабские. Безделушки-висюльки всякие. Зеркало ещё, гребешок… И всё такое.
— Понятно. И что дальше?
— Да ничего. Посмотрели-посмотрели и вернули всё в исходное. От греха подальше. Засыпали и камни на место положили. Чтоб было, как было.
— Взяли что-нибудь из могилы? — как бы между прочим и не акцентируя спросил я.
— Нет!
Он ответил так поспешно и надрывно, что я без напряга понял — врёт. И врёт безбожно.
Прорывать его сознание Взглядом с целью напрямую покопаться в потаённых мыслях я не стал. С крайней Ночи Полёта прошёл почти год, Силы во мне осталось с гулькин нос, тратить его по пустякам не хотелось. Можно было бы, конечно, разрядить один из оставшихся амулетов, но пока не видел смысла. Амулеты — это на крайняк. До очередной трансформации при моей профессии могло случиться всякое.
— Нет, ничего мы не взяли, — повторил Домбровский и кинул на меня быстрый взгляд. Пытался понять, разгадал ли я его враньё или нет. Но на моём лице не дрогнул ни один мускул. Не человеку читать лицо дракона.
— И что потом случилось? — поинтересовался я.
— Потом? Потом ничего. Вечером прилетел вертолёт.
— Долетели как?
— Нормально.
— Так в чём проблема?
Помотав головой, будто не веря в то, что сейчас скажет, он тихо произнес:
— Четырнадцатого умер Паша Тарасов.
— Та-а-ак, — протянул я и, заметив, как помрачнело лицо клиента, полез в заветный шкафчик. Выудил оттуда початую бутыль вискаря, а следом два стакана и плеснул в оба на три пальца.
Клиент без слов схватил протянутую дозу и выпил залпом. Я же, смакуя, разделил свою порцию на несколько глотков, дождался, когда вырастет в груди жирный тёплый осьминог, только после этого спросил:
— Как он умер?
— В первый день после отпуска нашли мёртвым в офисе, — с неподдельной печалью в голосе ответил Домбровский и, пристроив опустевший стакан на столе между канделябром и шпагой, добавил: — Как сидел за компьютером, так и умер. Врачи сказали, обширный инфаркт.
— Бывает, — сочувственно сказал я.
И тут он заорал:
— Нет, не бывает! — Врезал кулаком по столу и, вскочив, возбужденно затараторил: — Мужику тридцать два… было. Здоровый был. Как бык. Морда — кровь с молоком. И никогда на сердце не жаловался. Никогда. И вдруг такое!
— Леонид Петрович, и всё же… — попытался вставить я.
Но он не дал договорить, рубанул:
— А вчера не стало Лёшки Пущина.
И плюхнулся в кресло.
«Мать моя, Змея, — подумал я. — А дело, кажется, не пустышка». Разлил по второму разу и, передав через стол стакан, задал вопрос, который напрашивался сам собой:
— Тоже инфаркт?
Он выпил, занюхал тыльной стороной ладони и на выхлопе ответил:
— Нет, погиб. Разбился на одиннадцатом километре Озёрного тракта. Возвращался вечером в город, слетел какого-то дьявола с дороги, перемахнул через кювет и в дерево. Говорят, на спидометре сто двадцать было. Без шансов, в общем.
— Уголовное дело возбуждали?
— Менты сказали, оснований нет. Сам, дескать, виноват. Не справился с управлением и всё такое. — Домбровский горько усмехнулся. — Это Лёшка-то не справился?! Водила от Бога.
— Свидетели есть? — продолжил я расспрос.
Домбровский пожал плечами:
— Может, и есть. Только никто не искал.
— А экспертизу тачки проводили?
— Зачем?
— Мало ли. Может, неисправность какая.
— Это у Лёшки-то неисправность?! Да вы что! Знаете, как он за своей машиной следил? Не всякая мамаша за своим ребёнком так следит.
— Кто-нибудь и подстроить мог. Чик по шлангу тормозному, и вся недолга.
— Люди, что ли? — уточнил Домбровский, посмотрев на меня дикими глазами. И тут у него вырвалось то, что так его мучило: — Нет, это не люди устроили.
Не видя смысла ходить вокруг да около, я спросил напрямую:
— Леонид Петрович, я так понимаю, вы связываете эти две смерти с разрытой могилой?
— А вы, Егор Владимирович, разве не связываете? — вопросом на вопрос ответил он.
— Не знаю. Всё может быть. Так сходу сказать не могу. Надо смотреть.
— Надо. За тем и пришёл. Не в милицию же мне со всем этим. Знаю, что скажут. То же самое, что и Эдька говорит. Что всё это паранойя. — Домбровский взъерошил волосы, порушив модную причёску. — Чёрт бы её побрал, ту могилу! И надо нам было!.. Боюсь я. Понимаете? Боюсь. Никогда так не боялся. Умом понимаю, что бред сивой кобылы, а всё равно боюсь. Верите, Егор Владимирович, как прилетели, ни одной ведь ночи толком не спал. Кошмары в голову лезут. Кошмары кошмарные. Каждую ночь. И как чувствовал — что-то случится. Чувствовал я! И точно: сначала Пашка, потом вот Лёха. Блин! Не знаю, что делать. — Он обречённо помотал головой и повторил по слогам: — Не. Зна. Ю.
— Первым делом успокоиться, — посоветовал я.
Он хмыкнул:
— Легко сказать. — Потом посмотрел на меня с надеждой и спросил: — Берётесь или как?
— А чего вы от меня конкретно хотите? — уточнил я.
На это он ответил так:
— Я не знаю, кто вы там на самом деле: экстрасенс, не экстрасенс, медиум, не медиум. Мне, откровенно говоря, по барабану. Я одного хочу — чтобы вы спасли меня от… От хрен знает чего. Вы, думаю, лучше знаете, от чего именно. Я жить хочу. Жить! Понимаете?!
— Чего ж тут не понять.
— Берётесь?
Мне стало его жалко чисто не по-человечески. А потом уже две недели у меня не было ни одного клиента — лето, затишье. И я решился:
— Хорошо. Берусь. Если, конечно, согласитесь на мои условия.
— На какие?
Прежде всего я предупредил:
— Никаких лишних вопросов. Даже если усмотрите в моих действиях нечто, скажем так, не совсем обычное, всё равно никаких вопросов. Ради вашей личной безопасности.
— Согласен, — кивнул он.
— Это — во-первых.
Перед тем как перейти к шкурному вопросу, я тактично выдержал паузу.
— А что «во-вторых»? — не вынес Домбровский моего молчания. — Выкладывайте, не томите.
— Искренне сочувствую вашему горю, — медленно проговаривая каждое слово, произнёс я, — но вынужден напомнить, что решение подобных вопросов для меня бизнес. Я этим на хлеб зарабатываю.
Он сообразил быстро:
— Сколько?
