выражающих желание поколотить упомянутого Стиггинса и дернуть его за нос, каковая пантомима, казалось, принесла ему великое облегчение. При этом старый джентльмен едва не попался, ибо мистер Стиггинс встрепенулся, когда принесли вино, и коснулся головой кулака, которым мистер Уэллер в течение нескольких минут изображал в воздухе фейерверк на расстоянии двух дюймов от его уха.
— Что это вы набрасываетесь на стаканы? — воскликнул Сэм, проявляя удивительную сообразительность. — Вы не видите, что ударили джентльмена?
— Я это сделал нечаянно, Сэмми, — сказал мистер Уэллер, слегка смущенный таким неожиданным инцидентом.
— Попробуйте принять лекарство внутрь, сэр, — посоветовал Сэм красноносому джентльмену, который мрачно потирал голову. — Как вы находите эту горячую суету, сэр?
Мистер Стиггинс не дал словесного ответа, но его поведение говорило само за себя. Он отведал содержимое стакана, который подал ему Сэм, положил зонт на пол, отведал еще раз, благодушно поглаживая рукой живот, затем выпил все залпом, причмокнул и протянул стакан за новой порцией.
Да и миссис Уэллер не замедлила воздать должное смеси. Сначала славная леди заявила, что не может проглотить ни капли, потом проглотила маленькую капельку, потом большую каплю, потом великое множество капель: а так как ее чувства отличались свойством тех веществ, на которые сильно действует спирт, то каждую каплю горячего вина она провожала слезой и таяла до тех пор, пока не прибыла, наконец, в юдоль печали и плача.
Мистер Уэллер-старший наблюдал эти признаки и симптомы с явным неудовольствием, а когда после второго кувшина того же напитка мистер Стиггинс начал печально вздыхать, мистер Уэллер дал знать о своем недоброжелательном отношении ко всему происходящему, сердито забормотав невнятные фразы, в которых можно было разобрать одно только слова «кривляние», повторявшееся несколько раз.
— Я тебе скажу, в чем тут дело, Сэмивел, мой мальчик, — прошептал на ухо своему сыну старый джентльмен после долгого и упорного созерцания своей супруги и мистера Стиггинса. — Мне кажется, у твоей мачехи во внутренностях что-то неладно, да и у красноносого также.
— Что вы хотите сказать? — спросил Сэм.
— А вот что, Сэмми, — отвечал старый джентльмен, — они пьют, а это не дает им питания, и все превращается в теплую воду и вытекает у них из глаз. Можешь поверить мне на слово, Сэмми, в нутре у них неладно.
Мистер Уэллер подкрепил эту научную теорию многочисленными кивками и хмурыми взглядами, которые заметила миссис Уэллер и, заключив, что они выражают порицание ей самой, или мистеру Стиггинсу, или им обоим, уже собралась почувствовать себя еще хуже, как вдруг мистер Стиггинс, кое-как поднявшись со стула, начал произносить поучительную речь в назидание присутствующим и в особенности мистеру Сэмюелу, коего он в трогательных выражениях заклинал быть на страже в этом вертепе, куда он брошен, воздерживаться от лицемерия и гордыни сердца и строго следовать во всем его (Стиггинса) примеру. В таком случае он может рано или поздно прийти к утешительному заключению, что, подобно мистеру Стиггинсу, он будет самым почтенным и безупречным человеком, а все его знакомые и друзья останутся безнадежно заблудшими и распутными негодяями, каковая мысль, добавил мистер Стиггинс, не может не доставить ему живейшего удовлетворения.
Далее он заклинал его избегать прежде всего пьянства, и сей порок сравнил с мерзкими привычками свиньи и с пристрастьем к тем ядовитым снадобьям, о которых говорят, что они, будучи съедены, отбивают память. В этом месте своей речи преподобный и красноносый джентльмен начал выражаться на редкость бессвязно и, возбужденный собственным красноречием, пошатнулся и рад был ухватиться за спинку стула, чтобы сохранить вертикальное положение.
Мистер Стиггинс не предостерегал своих слушателей против тех лжепророков и жалких плутов от религии, которые, не обладая ни умом, чтобы излагать первоначальные доктрины, ни сердцем, чтобы их почувствовать, являются более опасными членами общества, чем заурядные преступники, ибо, конечно, они влияют на самых слабых и несведущих, вызывают гневное презрение к тому, что должно считаться самым священным, и до известной степени дискредитируют множество добродетельных и почтенных людей, возглавляющих многие превосходные секты. Но так как мистер Стиггинс долго стоял, перегнувшись через спинку стула, и, закрыв один глаз, упорно подмигивал другим, то следует предположить, что он обо всем этом думал, но хранил про себя.
Во время этой речи миссис Уэллер всхлипывала и проливала слезы после каждой фразы, а Сэм, усевшись верхом на стул и облокотившись о верхнюю перекладину спинки, очень учтиво и любезно взирал на оратора, изредка бросая многозначительный взгляд на старого джентльмена, который сначала был в восторге, но на середине речи заснул.
— Браво, очень мило! — воскликнул Сэм, когда красноносый, закончив речь, натянул рваные перчатки, причем так далеко просунул пальцы в дыры, что показались суставы. — Очень мило!
— Надеюсь, это принесет вам пользу, Сэмюел, — торжественно произнесла миссис Уэллер.
— Думаю, что принесет, мамаша, — отвечал Сэм.
— О, если бы я могла надеяться, что это принесет пользу вашему отцу! — промолвила миссис Уэллер.
— Благодарю тебя, моя дорогая, — отозвался мистер Уэллер-старший. — А как ты себя чувствуешь, моя милая?
— Зубоскал! — воскликнула миссис Уэллер.
— Во мраке пребывающий, — добавил преподобный мистер Стиггинс.
— Достойное создание! — сказал мистер Уэллер-старший. — Если я не увижу другого света, кроме ночного мрака этой-вот болтовни, то похоже, что я так и останусь ночной каретой, пока окончательно не уберусь с дороги. Ну-с, миссис Уэллер, если пегий долго будет стоять на извозчичьем дворе, он на обратном пути ни за что не остановится, и как бы это кресло с пастырем в придачу не перелетело через изгородь.
Услышав о такой возможности, преподобный мистер Стиггинс с нескрываемым ужасом подхватил свою шляпу и зонт и предложил отправиться в путь немедленно, на что миссис Уэллер дала согласие. Сэм проводил их до ворот и почтительно распрощался.
— Адью, Сэмивел, — сказал старый джентльмен.
— Что это за адью? — осведомился Сэмми.
— Ну, тогда до свиданья, — сказал старый джентльмен.
— А, так вот вы куда целитесь! — сообразил Сэм. — Ну, до свиданья.
— Сэмми! — прошептал мистер Уэллер, осторожно озираясь. — Поклон твоему хозяину, и скажи ему, чтобы он дал мне знать, если что-нибудь затеет насчет этого-вот дела. Мы с одним хорошим столяром придумали план, как его отсюда вытащить. Пьяно, Сэмивел, пьяно! — добавил мистер Уэллер, хлопнув сына в грудь и отступая шага на два.
— Что это значит? — спросил Сэм.
— Фортепьяно, Сэмивел! — отвечал мистер Уэллер с сугубой таинственностью. — Его можно взять напрокат, но играть на нем нельзя будет, Сэмми.
— А какой же тогда прок от него? — полюбопытствовал Сэм.
— Пусть он пошлет за моим приятелем столяром, чтобы тот взял его обратно, Сэмми, — отвечал мистер Уэллер. — Теперь смекаешь?
— Нет, — сказал Сэм.
— В нем нет никакой машины, — зашептал отец. — Он там свободно поместится и в шляпе и в башмаках, а дышать будет через ножки, они внутри выдолбленные. Нужно запастись билетами в Америку. Американское правительство ни за что не выдаст его, когда узнает, что он при деньгах, Сэмми. Пусть хозяин живет там, пока не помрет миссис Бардл иди пока не повесят Додсона и Фогга (мне кажется, Сэмми, что это случится раньше), а тогда пусть возвращается и пишет книгу про американцев. Это окупит все расходы с излишком, если он им хорошенько всыплет!
Мистер Уэллер с большим возбуждением изложил шепотом суть заговора, затем, словно из боязни ослабить дальнейшими речами эффект потрясающего сообщения, по-кучерски отсалютовал и скрылся.
Сэм едва успел обрести свое обычное спокойствие, которое было в значительной мере нарушено секретным сообщением почтенного родителя, как к нему обратился мистер Пиквик.
