Люда сидела, уронив голову в чашечку узеньких ладоней, жалкая, словно надломившаяся. Но вот она с явным усилием выпрямилась, попыталась встретиться с ускользающими взглядами остальных, и сказала:
— Всё-таки… я не верю…
Костя пожал плечами и отвернулся. Семён сделал вид, будто разглядывает заусеницу. Только Иван Александрович выдержал её взгляд.
— Факты, Люда…
Девушка снова уронила голову: фактов было больше чем достаточно.
— У него же был плащ. В поезде, — напомнил Костя.
— Раменкова, — сказал Пряхин.
— И компас — тоже отцов, наверное. Очень похож на тот, что он привёз с фронта.
Пряхин отмахнулся.
— Не имеет значения.
Но Люда не пожелала согласиться с этим:
— Я очень виновата, Иван Александрович…
Закончить ей не позволил Семён Гостинцев. Он вдруг испугался, что Люда, начав с компаса, вспомнит что-нибудь более значительное, такое, что ляжет на неё тенью. Испугался не только за девушку, но и за себя: не хотел знать о ней ничего теневого.
— Не нужно, Люда! — сказал он. — В чём вы можете быть виноваты? Сами подумайте, какая это чепуха. Обмануться в человеке и считать себя поэтому виноватой.
— Достоевщина какая-то, — присоединился к нему Пряхин.
— Нет, виновата. В том, что не могу заставить себя поверить. Всё ещё не могу. Не могу!..
— А что же в этом плохого? — искренне удивился Семён. — Это даже хорошо — не верить в плохих людей. Ведь таких, как этот Подклёнов, знаете сколько? Один на миллион, наверное. Исключение.
Девушка убежденно, хотя и печально покачала головой:
— Пусть. Но этот один — не он.
Тут уж не выдержал горный инспектор.
— Ну, знаешь… Обоих вас с батькой твоим… одним ремнем выпороть. Никак понять не хотите, что другой так ловко милым да хорошим умеет прикинуться — дальше некуда. Некоторые живут этим. Вроде профессии у них — прикидываться-то!
— Не прикидывался Василий… хорошим…
— Плохим, что ли, прикидывался?
— Никаким, — не обиделась на иронию девушка. — Вообще не прикидывался.
Пряхин скорбно махнул рукой.
— Верно говорят: переубеждать бабу — всё равно что воду решетом черпать. Давайте-ка лучше подумаем, как дальше. К Москве двигаться надо, а не на тары-бары время терять.
— Самолётом бы, — мечтательно сказал Костя. — Можно не только наверстать потерянное, а и выгадать ещё дня три — четыре.
— А ведь идея! Ведь идея, скубенты? — веселея, вспомнил свое словечко Иван Александрович. — Может, и правда, полетим? А?
Приятели смущённо запереглядывались, а Пряхин уже решил за себя и за девушку:
— Мы с Людой полетим, пожалуй. Советую и вам тоже.
— Заманчиво, но… ресурсов не хватит, — признался Семён.
Иван Александрович небрежно махнул рукой.
— Полбеды. У меня в долг перехватить можете. Когда-нибудь возвратите… Все мы теперь вроде как бы одной ниткой связаны.
Костя вопросительно посмотрел на Семёна.
— Что же, — наконец сказал он. — Если вы сделаете нам такое одолжение…
— Значит, решено. Надо узнать, где тут касса аэрофлота, и — за билетами.
— На «ТУ»? — спросил Костя.
— «ИЛ-14», наверное. До Иркутска. Предлагаю уполномочить вашего друга и Люду. Мы с вами должны всё-таки поесть как следует.
Помня о колких репликах девушки в свой адрес, Костя не стал возражав: пусть их идут с Сенькой. Не такое сейчас настроение у Люды, чтобы добиваться её общества. Вот в самолете он попытается сесть рядом с нею, и тогда…
Что будет тогда, Моргунов не знал. Неизвестно, что будет. Но, во всяком случае, он приложит все силы, чтобы девушка переменила мнение о нём.
Иван Александрович вручил Семену деньги, рассчитав их на всякий случай с запасом.
— Без билетов не возвращайтесь, смотрите! А мы перекусим и придём сюда же.
Люда охотно присоединилась к Гостинцеву. Успев присмотреться, не боялась, что спутник окажется не по времени говорлив. Пожалуй, в его присутствии даже легче было — никто не мешает думать о своём и в то же время рядом идёт человек, товарищ. В том, что Семён Гостинцев именно таков, Люда не сомневалась.
Проводив уходящих долгим внимательным взглядом, Иван Александрович изрек:
— Переживает девчонка.
И скорбно поджал губы.
— Вероятно, у неё есть особые основания… — голосом обиженного человека произнёс Костя.
Пряхин подарил его осуждающим взором и, демонстрируя нежелание развивать тему, сказал:
— Ладно, идёмте искать столовую или закусочную. Я, пожалуй, не откажусь от пивка.
— Берите курс на вокзальный ресторан, Иван Александрович. Ближе всего.
— Можно и туда. Только, пожалуйста, без лишних разговоров за столом. Ясно?
В ресторане наскоро расправились с борщом по-флотски; зразы Иван Александрович только поковырял вилкой. Раскурив трубку, он сунул спичку не в пепельницу, а на свою, не убранную ещё, тарелку и отхлебнул пива.
— Бывает же так, — сказал он назидательно, — живёт среди нас человек. Годы живёт. Можно сказать — под одной крышей. А мы не догадываемся, кто он. Чем дышит.
— У меня, Иван Александрович, какое-то особое чутьё на таких. Вроде шестого чувства. Помните — в поезде — с первого взгляда почти…
— Бросьте, — устало махнул трубкой Пряхин. — Раменков, Степан Раменков, раскусить не мог! Вот что удивительно!
— Поздно теперь вспоминать об этом.
— Поздно, — согласился со вздохом горный инспектор. — В милиций говорят: будем искать. Сказать легко. Теперь он — как иголка в стогу сена.
— У них, Иван Александрович, определенные методы, в уголовном розыске.
— Методы! Фотокарточки мне показали. Пятилетней давности. Одна посвежее, — видимо, с паспорта, так и на той сам на себя не похож.
— Без этого обойдутся. Словесный портрет. А потом — старые связи, знакомства…
— За три года, что он у Раменкова работал, все его связи, знаете, куда упрятали?
— И он попадётся. Говорят, сколько веревочке ни виться…
Расплатившись, Иван Александрович заторопил Костю:
— Пора двигаться.
Их уже ожидали.
— Приказание выполнено, — доложил Семён, отдавая Пряхину сдачу.
Иван Александрович удовлетворённо кивнул.
— Слава богу. Послезавтра будем в Москве. Посадка на Внуковском или в Шереметьево, не уточняли?
Все аэродромы похожи, как братья. Разве что один понаряднее другого. Но на всех — стандартные взлётные дорожки из тяжёлых бетонных плит, одинаковые посадочные трапы и деловитые девушки- контролеры, тоже чем-то похожие одна на другую.
