думать тем не менее не переставал. Всю свою жизнь он прожил с мужчинами, работал, был рейнджером; перебирая всю свою взрослую жизнь, он не мог вспомнить, чтобы хоть десять минут провел с женщиной наедине. Он куда лучше был знаком со свиньями Гаса, чем с Мэри Коул, да и чувствовал себя с ними уютнее. Разумнее с его стороны было бы не обращать внимания на Гаса и Дитца и думать о чем-нибудь, имеющем отношение к работе, к примеру, как сделать так, чтобы старый сапог не натирал мозоль на большом пальце левой ноги. Десять лет назад ему наступил на этот палец мул, и с той поры палец торчит в слегка неправильном направлении и сапог трет его. Единственным решением было бы прорезать дыру в сапоге, что вполне бы сошло в жаркую погоду, но причиняло бы неудобство в дождь и холод. Гас предлагал снова сломать палец и установить его в правильном направлении, но Пи недостаточно сильно ненавидел мозоль, чтобы согласиться на та кое. Ему казалось вполне разумным полагать, что больной палец важнее для его жизни, чем женщина, с которой он почти и не разговаривал. И все же он то и дело возвращался к ней мыслями. Случались ночи, когда он слишком хотел спать, чтобы срезать мозоль или беспокоиться по этому поводу, и тогда в его сознании внезапно, как черепаха на поверхности пруда, возникала вдовушка Коул. В этих случаях он старался сделать вид, что спит, потому что Гас был таким хитрюгой, что, можно сказать, умел читать чужие мысли и мог вполне догадаться, что Те думает о Мэри и ее скрипучем голо се.
Но куда более упорным, чем воспоминание о Мэри, читающей псалмы, было другое. Однажды он проходил мимо ее дома, когда на город налетела небольшая гроза, разогнав кошек и собак и погнав по улице мусор и перекати-поле. Мэри во дворе развесила сушиться белье и теперь старалась снять его побыстрее, пока не начался дождь. Но гроза оказалась проворнее. В пыль начали падать крупные капли дождя, поднялся ветер, заставляя простыни на веревке хлопать так, что, казалось, раздался выстрел. Пи всегда учили, что надо помогать людям, а поскольку было очевидно, что Мэри с простынями не справиться, он направился к ней, чтобы предложить помощь.
Но гроза опередила и его, и он даже не успел подойти, как начался настоящий ливень, сразу сделав белую пыль коричневой. Большинство женщин на этой стадии решили бы, что белье все равно не спасти, и побежали бы в дом, но только не Мэри. Юбка у нее уже так промокла, что прилипла к ногам, но она все еще сражалась с трепещущей простыней. При этом две или три вещи, которые она уже сняла, вывалились у нее из рук. Их ветром понесло по двору, уже превратившемуся в мелкое озеро. Пи поспешил поднять эти вещи и помочь Мэри снять мокрую простыню с веревки, что она, по всей видимости, делала из чистого упрямства, поскольку дальше на западе вовсю сияло солнце, которое снова высушило бы эту простыню за несколько минут.
Это было единственное близкое знакомство Пи с той чертой женского пола, о которой постоянно распространялся Гас, — склонностью действовать вопреки разуму. Мэри промокла до нитки и сверху и снизу, бьющаяся простыня вырвала гребень из ее волос, и они рассыпались по плечам. Белье было таким же мокрым, как когда она его вешала, и все же она не сдавалась. Она продолжала снимать с веревки белье, которое через пятнадцать минут снова придется развешивать, а Пи еще и помогал ей, как будто в этом был смысл. Когда он придерживал веревку, заметил кое-что, что поразило его не менее сильно, чем когда-то молния — Джоша Коула. Вещи, которые он спас, оказались нижним бельем — белые панталоны, которые, вероятно, Мэри носила под юбкой, сейчас плотно облепившей ей ноги. Пи был так шокирован, что едва не уронил панталоны в грязь. Она должна была бы рас сердиться, что он поднял ее нижнее белье, но она продолжала снимать простыни, а ему оставалось сто ять, онемев от смущения. Ему еще повезло, что дождь так разошелся, что лил потоками с полей его шляпы, давая ему возможность прятаться за этим маленьким водопадом, пока не кончатся его мучения. Через слой воды он видел все весьма приблизительно и не мог оценить, насколько шокирована была Мэри его неуклюжей попыткой помочь.
Но, к его удивлению, ничего страшного не произошло. Когда Мэри наконец справилась с простыней, то забрала у него штанишки с таким видом, будто это бы ли салфетки или носовые платки. К его великому удивлению, ее, похоже, позабавил его вид — стоит, а со шляпы вода потоками льет.
— Пи, тебе повезло, что ты умеешь держать рот на замке, — сказала она. — Открой ты его сейчас, наверняка бы утонул. Большое спасибо за помощь. — Она была женщиной прямой, звала всех по именам и не скупилась на критику. — Нам следует поблагодарить Господа за эту ванну, — добавила она. — Мне лично она не требуется, но тебе здорово помогла. Ты вовсе не такой страшный, как я думала, если хоть немного тебя помыть.
К тому моменту, когда она вернулась на веранду, дождь несколько поутих, и солнечные лучи превращали еще падающие капли в маленькие радуги. Пи пошел домой, вода уже не так сильно текла с его шляпы. Он ничего никому не рассказал, так как прекрасно пони мал, что его безжалостно задразнят. Но он запомнил этот случай. Когда он полупьяный лежал на веранде и воспоминания всплывали в его памяти, ему иногда при ходило на ум такое, на что он тогда, как ему казалось, и не обратил внимания, например, запах влажного тела Мэри. Он не собирался ее нюхать, ничего для этого не делал, но почти каждую ночь после случившегося вспоминал, что от Мэри пахло так, как не пахло ни от одной мокрой вещи. Он не мог определить, что именно отличало запах Мэри; возможно, от нее, как от женщины, пахло чем-то более чистым, чем от тех мокрых живых существ, с которыми ему приходилось иметь дело. С той грозы прошло уже больше года, но запах Мэри все еще был частью его воспоминаний. Он также по мнил, как она выпирала из корсета и сверху, и снизу.
Но он не каждую ночь вспоминал Мэри. Чаще он задумывался над общими положениями брака. Больше всего он беспокоился по тому поводу, что в браке муж чина и женщина должны жить вместе. Много раз он пытался представить себе, как это — находиться под одной крышей с женщиной, вместе завтракать и ужинать. О чем с ней разговаривать? И как себя вести? Он не имел ни малейшего представления об этом. Иногда он думал, что вполне может сказать Мэри, что хотел бы на ней жениться, но считает себя недостойным жить с ней под одной крышей. Если он правильно себя поведет, она может пойти ему навстречу и разрешить продолжать жить ниже по улице, с ребятами, к чему он давно привык. Он, конечно, сделает так, чтобы быть всегда под рукой, когда возникнет хозяйственная необходимость, а в остальном жизнь пойдет привычным чередом.
Он подумывал, не посвятить ли Гаса в свои планы, поскольку Гас знал о женитьбе больше, чем кто- либо другой, но каждый раз, как собирался начать разговор, вдруг чувствовал, что сильно хочет спать, или в последнюю секунду решал, что лучше уж он сегодня помолчит. Если, на взгляд эксперта, его план покажется смешным, Пи не будет знать, что тогда и думать, а, кроме того, Гас его засмеет.
Они сидели вокруг стола, поглощая обычный жирный завтрак Боливара, когда услышали во дворе конский топот. В следующую минуту подъехал Август и спешился. За ним, несколькими ярдами позади, двигались два ирландца. Вместо того чтобы скакать не неоседланных лошадях, ирландцы восседали в больших, отделанных серебром мексиканских седлах и гнали перед собой восемь или десять тощих лошадей. Подъехав к веранде, они так и остались сидеть на конях с несчастным видом.
Диш Боггетт, который не мог до конца поверить, что в Мексике вдруг оказались ирландцы, выйдя на заднее крыльцо и увидев их, не удержался от хохота.
Ньюту их было немного жаль, но и он должен был признать, что зрелище они собой являли комическое. Мексиканские седла явно предназначались для людей с более длинными ногами: ступни ирландцев не доставали до стремян. И тем не менее они явно не хотели слезать с лошадей.
Август сдернул седло со своего усталого вороного и пустил его пастись.
— Слезайте, мальчики, — обратился он к ирландцам. — Вы в безопасности, если только не будете есть эту жратву. Мы это называем домом.
Аллен О'Брайен обеими руками держался за луку седла. В последние два часа он цеплялся за нее с такой силой, что не был уверен, что сможет разжать руки. Он тоскливо посмотрел вниз.
— Я и не представлял себе, насколько лошадь выше мула, — заметил он. — До земли так далеко.
Диш решил, что ничего смешнее он не слышал. Ему никогда не приходило в голову, что может найтись взрослый человек, который бы не умел спешиться. Вид двух ирландцев с короткими ногами, болтающимися по бокам лошадей, был настолько смешон, что он согнул ся пополам от хохота.
— Наверное, придется соорудить им лестницу, ей — Богу, — сказал он, с трудом переводя дыхание.
Августа тоже слегка позабавила беспомощность пришельцев.
— Ну, парни, перевалитесь на одну сторону и падай те, — посоветовал он.
