своего круга, Жевричем.
– Не хочу…
Барис замялся.
– Понимаешь… Я собираюсь к австрийской границе. Турки попалили весь порох, ружья запасные. Деревня беззащитна почти. Надо много купить, а османы, сам понимаешь, нам не продадут.
– А меня чего собираешься выпроводить?
– За тебя турки награду обещают. Полтысячи пиастров.
– Это много?
– Для местных – вполне.
Потемкин не понимал.
– За тебя же тоже, наверное, денег дают?
– За меня больше. За меня – тысячу, – арамбаши усмехнулся. – Только я здешний, а ты для деревни – пришлый.
– Боишься, что сдадут меня?
Брат почесал висок, собираясь с мыслями.
– Сдадут? Не в этом дело… Село думает, что турки приходили за твоей головой. Иначе, что им делать тут?
– За моей?
– Есть такое мнение, – он подумал и добавил. – Да и неспокойно мне… Жеврич передал через мальчонку одного письмецо. Пишет, что его люди копают, ищут, кто осман через горы провел. Есть зацепки уже. Пишет, что враг рядом совсем.
– Кто?!
– Не сообщил… И правильно. Пойдет слух – или спугнем, или его сгоряча кровники убитых порешат. Потом следов не найдем.
Он придвинулся поближе.
– Пока меня не будет, съезди к Жевричу, а? Чтобы спокойней было. Я, Петя, тогда волноваться не буду, ты здоровье подправишь у тамошних эскулапов, да и с другом встретишься.
– С каким это? Другом?
Барис внимательно посмотрел на собеседника.
– Тебе видней с каким. Жеврич пишет, чтобы сказал тебе, что твой друг к нему со дня на день пожалует. Если захочешь увидеться, то самое время.
Алекс почесал небритую щеку и нехотя выдавил:
– Хорошо. Я съезжу в Цетин.
По лицу арамбаши промелькнула улыбка.
– Вот и славненько.
3
Все тот же мул вез меня по тому же маршруту. Будто и не было последних недель, не было бойни, не было остывающих трупов друзей на руках.
Осень понемногу прибирала окружающие горы под себя. Ночи стали прохладнее, утра – зябкими, травы и листья желтели с каждым часом. Крестьяне начинали битву за урожай на каждом кусочке запаханной земли, отвоеванной у скал и горных круч.
Здесь было бы красиво, если не было бы так погано.
Даже самогонка уже не спасала.
Рядом с мулом шагает Космин. Барис послал со мной того самого гайдука, который уже однажды спас мне жизнь. Румын легко воспринял отлучку. В отличие от меня, такое путешествие ему в радость.
Дом тайной канцелярии владыки стоял на прежнем месте. Не изменилось ничего. Даже кабадах Славко Лазович, трепавшийся во дворе со своими бойцами, не выпадал из общего ансамбля.
– Мы к Жевричу.
Стражник на входе заслонил дверь.
– Вот прямо так и сразу? Думаете, у занятого человека дел нет, как с оборванцами болтать?
Космин послушно отошел.
Я не к месту вспомнил, что я еще и русский дворянин. И какое-то мурло мне указывать будет?!
Но только рот раскрылся для отповеди зарвавшемуся церберу, как на мое плечо легка тяжелая ладонь. Лазович вмешался в разговор.
– Думаю, Младен захочет говорить с ним.
Стражник пожал плечами и отошел, пропуская. Мол, как знаете.
Толстячок Жеврич восседал в том же кабинете, в котором меня когда-то допрашивали. Подвальная комнатенка была освещена двумя новыми серебряными канделябрами. Стол, табуреты, кресло, шкаф и секретер. Из-за заваленного папками стола была видна лысеющая макушка в обрамлении вспотевших волосенок и кончик гусиного пера, летавшего по бумаге с отвратительным скрипом.
Лазович, промолчавший весь путь до кабинета патрона, также молча ушел, оставив нас наедине.
– Добрый день, Младен.
Глава тайной службы на мгновение оторвался от своего трактата и, окинув меня отсутствующим взором, скороговоркой выпалил:
– На сегодня приема нет. Выйдите за дверь.
И тут же вернулся обратно к писанине. Еще секунд пять в комнате раздавался только скрип пера. Наконец, владелец кабинета заметил, что проситель не ушел. Жеврич нервно отодвинул документы и зло зыркнул на человека, оторвавшего его от важной работы. На его лице промелькнуло удивление, и тут же его сменила маска благодушного раскаяния.
– Петр Николаевич?! Вы?! Не узнать вас, право слово…
Он вскочил и устремился мне навстречу с распростертыми объятиями, будто не видевшиеся годы приятели нашли друг друга в придорожной харчевне.
– Любезнейший!
Я отметил, что направляясь ко мне, толстячок ловко перевернул листок, над которым так усердно работал.
– Вас с этой бородкой не узнать… Никак не узнать, – он долго тряс руку, заглядывая в глаза.
Я провел ладонью по щетине. Забываю бриться – что тут такого?
На одутловатом от спертого воздуха лице появилась искреннее участие:
– Вы похудели? Спали с лица? Это от ран или что-то другое гложет?
Младен вернулся к столу, быстро убрал рабочие бумаги в венецианский секретер, запер его на ключ и вновь обернулся ко мне.
– Простите, работа…
Он улыбался широко и безмятежно. Если бы не оставшиеся кусочками льда карие глаза… Верно подмечено, глаза – зеркало внутреннего мира человека, отражение души.
Я постарался подыграть в этой нелепой инсценировке.
– Что вы? Разве все так плохо?
Он сочувственно закивал:
– Да, да. Неважнецки выглядите, любезнейший… Вам надо чаще гулять на воздухе.
От такого пошлого замечания мне аж скулы свело.
– А может, я выгляжу не ахти потому, что половину Грабичей спалили турки? Барис сказал, что у вас есть идеи по этому поводу?
На лице толстячка не дрогнула ни одна мышца.
– Да, конечно. Неприятная история… – он отошел к узенькому зарешеченному окну, через который в подвал пробивался узкий лучик света. – Вы должны понять, здесь совсем другая политика, чем в большой Европе.
Он повернулся ко мне, сделал паузу и продолжил:
– Мы – маленькая страна, у которой есть далекий сильный друг и вполне близкий могущественнейший враг… Даже несколько врагов. Мы не можем действовать сгоряча.
– Там сербов, черногорцев в домах палили.
