– Да, – с готовностью ответил Матье, – хотите, расскажу вам его историю?
– Думаю, что я ее знаю: у него была жена, дети, так ведь?
– Да, он работал в банке. По воскресеньям отправлялся в пригород с мольбертом и красками. Таких у нас называют воскресными художниками.
– Воскресными художниками?
– Да; сначала он был как раз таким, то есть любителем, малюющим картины, как другие ловят удочкой рыбу. Это он делал отчасти ради здоровья, потому что пейзажи рисуют на природе и дышат при этом свежим воздухом.
Ивиш засмеялась, но совсем не так, как ожидал Матье.
– Вас забавляет, что он начинал воскресным художником? – с беспокойством спросил Матье.
– Я думала о другом.
– О чем же?
– Я подумала: а существуют ли воскресные писатели? Воскресные писатели, обыватели, которые каждый год пишут по новелле или по пять-шесть стихотворений, дабы внести немного романтики в свою жизнь. Здоровья ради. Матье вздрогнул.
– Вы хотите сказать, что я один из них? – шутливо спросил он. – Но видите, к чему это приводит? В один прекрасный день, может, и я махну куда-нибудь на Таити.
Ивиш повернулась и посмотрела ему прямо в лицо. Она выглядела сконфуженной: должно быть, она сама поразилась собственной дерзости.
– Меня бы это удивило, – проронила она почти беззвучно.
– А почему бы и нет? – сказал Матье. – Ну, если не на Таити, то хотя бы в Нью-Йорк. Я не прочь съездить в Америку.
Ивиш с ожесточением теребила локоны.
– Да, – сказала она, – разве что в командировку...вместе с другими преподавателями.
Матье молча смотрел на нее, она продолжала:
– Может, я и ошибаюсь... Но я могу вас представить читающим лекцию американским студентам в одном из университетов, а не на палубе парохода среди других эмигрантов. Наверно, потому, что вы француз.
– Вы считаете, что мне нужна каюта «люкс»? – спросил он, краснея.
– Нет, – коротко ответила Ивиш, – второго класса. Он с некоторым усилием проглотил слюну... «Хотел бы я на нее посмотреть на палубе парохода среди эмигрантов, она бы там в два счета подохла».
– Право же, – заключил он, – по-моему, странно, что вы решили, будто я не смогу уехать. Но вы ошибаетесь, когда-то я частенько об этом подумывал. Потом прошло, уж слишком глупо. Все это тем более комично, что пришло вам на ум в связи с Гогеном, который до сорока лет оставался канцелярской крысой.
Ивиш разразилась ироническим смехом.
– Разве не правда? – спросил Матье.
– Раз вы так говорите, то правда. Но достаточно посмотреть на его картины...
– Ну и что?
– Полагаю, что таких канцелярских крыс немного. У него такой... потерянный вид.
Матье представил себе тяжелое лицо с огромным подбородком. Гоген потерял человеческое достоинство, он смирился с его потерей.
– Вы правы, – сказал Матье. – Вы имеете в виду – на том большом полотне в глубине зала? Он в это время был тяжко болен.
Ивиш презрительно усмехнулась.
– Нет, я говорю о маленьком автопортрете, на котором он еще молод: у него вид человека, способного на все что угодно.
Она смотрела в пустоту со слегка растерянным видом, и Матье во второй раз почувствовал укол ревности.
– Если я вас правильно понял, меня вы не считаете потерянным человеком?
– Да нет же!
– Не вижу, однако, почему это достойное качество, – сказал он, – или я не вполне вас понимаю.
– Ладно, не будем об этом.
– Хорошо, не будем. Но вы любите завуалированно упрекать меня, а потом отказываетесь объяснить, в чем суть ваших упреков, – вы хорошо устроились.
– Я никого не упрекаю, – равнодушно сказала она. Матье остановился и поглядел на нее. Ивиш недовольно остановилась. Она переступала с ноги на ногу и избегала его глаз.
– Ивиш! Вы мне сейчас же скажете, что вы имели в виду.
– О чем вы?
– О «потерянном человеке».
– Мы, кажется, закрыли эту тему?
– Пусть это глупо, – настаивал Матье, – но я хочу знать, что вы под этим подразумеваете.
Ивиш затеребила волосы: это приводило ее в отчаяние.
– Но я не подразумевала ничего особенного, просто это слово пришло мне на ум.
Она остановилась и как будто призадумалась. Время от времени она открывала рот, и Матье думал, что она сейчас заговорит, но она молчала. Потом все же проговорила:
– Мне безразлично, такой человек или какой-то другой.
Ивиш обернула локон вокруг пальца и дернула, как бы желая вырвать его с корнем. И вдруг быстро добавила, уставившись на носки своих туфель:
– Вы недурно устроены и ничем не поступитесь даже за все золото мира.
– Вот оно что! – воскликнул Матье. – А что вы об этом знаете?
– Таково мое впечатление: ваша жизнь определилась, и ваши идеи тоже. Вы протягиваете руку к вещам, если считаете, что они в пределах вашей досягаемости, но с места не сдвинетесь, чтобы взять их.
– Что вы об этом знаете? – повторил Матье. Он не находил ничего другого: он считал, что она права.
– По-моему, – устало сказала Ивиш, – вы не хотите ничем рисковать, вы для этого слишком умны. – Она фальшиво добавила: – Но раз вы полагаете, что вы другой...
Матье внезапно подумал о Марсель, и ему стало стыдно.
– Нет, – сказал он тихо, – я такой, как вы думаете.
– Ага! – победно вскричала Ивиш.
– Вы... вы находите это достойным презрения?
– Наоборот, – снисходительно уронила Ивиш. – Я считаю, что так лучше. С Гогеном жизнь была бы невозможной.
Она добавила без малейшей иронии:
– С вами чувствуешь себя в безопасности, никогда не боишься непредвиденного.
– Действительно, – сухо сказал Матье. – Если вы хотите сказать, что я не позволю себе никаких фокусов... Знаете, я способен на них не меньше других, но считаю это отвратительным.
– Знаю, все, что вы делаете, всегда так... методично...
Матье почувствовал, что бледнеет.
– Что вы имеете в виду?
– Все, – неопределенно сказала Ивиш.
– Нет, вы имеете в виду что-то конкретное. Она пробормотала, не глядя на него:
– Раз в неделю вы являетесь с выпуском «Смен а Пари» и составляете недельный план...
– Ивиш, – возмутился Матье, – это же для вас!
– Знаю, – вежливо отпарировала Ивиш, – я вам очень признательна.
Матье был больше удивлен, чем обижен.
– Не понимаю, Ивиш. Разве вы не любите слушать концерты, ходить на выставки?
– Люблю.
