его дочь.
О’Нил по-прежнему сидел неподвижно.
— Но вот кого мне по-настоящему жаль во всем этом деле, — продолжал я, — помимо Вульфов, разумеется, — так это тех, кто искренне
О’Нил смотрел куда-то поверх моего плеча. Впервые за время нашей беседы я не мог определить, о чем он сейчас думает.
— Вот, собственно, и все, — сказал я. — По-моему, мы замечательно размялись, а теперь, любезная Юдифь, послушаем, что скажут судьи.
Но О’Нил молчал. Я повернулся, чтобы посмотреть, что же столь увлекательное происходит за моей спиной. Вышибала у двери указывал в сторону нашего столика. Он отступил в сторону, и на его месте возникла сухощавая и властная фигура Барнса, Рассела П.
Он направлялся прямо к нам.
Я уложил их обоих на месте и успел на ближайший самолет в Канаду, где сочетался законным браком с милейшей женщиной по имени Мэри-Бэт и открыл маленькую гончарную мастерскую.
По крайней мере, именно так мне следовало поступить.
12
— Ну и ушлый же вы тип, Лэнг! Если вы, конечно, понимаете, что я хочу сказать.
Мы с Барнсом сидели в очередном «линкольне-дипломате» — а может, и в том же самом, но в таком случае кто-то потрудился вычистить пепельницы. Машина была припаркована у моста Ватерлоо. Огромная светящаяся вывеска по соседству возвещала о бесценном даре Национального театра: сценической версии «Эх, мама, то ли еще будет!» в постановке сэра Питера Холла. Или что-то вроде того.
На сей раз впереди, в пассажирском кресле, восседал О’Нил, а за рулем снова был Майк Лукас. Честно говоря, меня очень удивило, что он до сих пор не в грузовом отсеке самолета рейсом на Вашингтон, упакованный в брезентовый мешок. По-видимому, Барнс решил дать ему еще один шанс после фиаско на Корк-стрит. Вообще-то вины Майка в этом фиаско не было, но в кругах подобного сорта вина и виновность мало связаны друг с другом.
Еще один «дипломат» пристроился позади нас, набитый Карлами. Карлами с очень могучими шеями. Похоже, им зачем-то позарез понадобился мой «вальтер», так что я вручил его им.
— Кажется, я догадываюсь, что вы хотели сказать, мистер Барнс, и принимаю это как комплимент.
— Да мне насрать, мистер Лэнг, что вы там принимаете. Глубоко насрать! — Он посмотрел в боковое окошко. — Господи, сколько же дерьма приходится разгребать!
О’Нил, прокашлявшись, повернулся к нам:
— Мистер Барнс хотел сказать, Лэнг, что вы влезли в операцию, чрезвычайно значительную по степени сложности. Здесь задействованы такие нити, о которых вы и понятия не имеете. И тем не менее своими действиями вы крайне усложнили нам все дело. — О’Нил рисковал, вставляя это свое «нам», но Барнс оставил его оплошность безнаказанной. — Мне кажется, я могу быть с вами откровенным…
— Да пошли вы! — перебил его я. О’Нил слегка порозовел. — Сейчас меня волнует лишь одно — безопасность Сары Вульф. Все остальное для меня — просто гарнир.
Барнс снова посмотрел в окошко.
— Шли бы вы домой, Дик, — сказал он. Возникла небольшая заминка. О’Нил обиженно сопел. Его отправляли в постель без сладкого, несмотря на примерное поведение.
— Я думаю…
— Я сказал — идите домой. Я вам позвоню. Никто не двинулся с места. Покуда Майк, перегнувшись, не дотянулся до ручки и не открыл дверцу. О’Нилу ничего не оставалось, как подчиниться.
— Что ж, прощайте, Дик, — сказал я. — Нет таких слов, чтобы выразить, как мне было приятно. Надеюсь, помянете меня добрым словом, когда будете смотреть, как мой труп вылавливают из реки.
Вытянув за собой портфель, О’Нил хлопнул дверцей и, не оглядываясь, побрел вверх по ступенькам моста.
— Прогуляемся, Лэнг.
Я даже не успел ответить, а Барнс уже выбрался из машины и не спеша зашагал вниз по набережной. Взглянув в зеркало, я поймал взгляд Майка.
— Замечательный человек, — вздохнул я.
Майк повернул голову, наблюдая за удаляющимся Барнсом, затем снова посмотрел в зеркало. Я взялся за ручку дверцы, но вылезать не спешил.
— Будьте осторожней. — В голосе Майка не было радости. Ни намека.
— С чем конкретно?
Он слегка вжал голову в плечи и прикрыл рукой рот, чтобы никто не смог прочесть по движению губ, о чем он говорит:
— Я не знаю. Богом клянусь, не знаю. Но от всего этого очень сильно воняет…
Звук захлопнувшихся автомобильных дверей заставил его замолчать. Я коснулся его плеча:
— Спасибо.
И выбрался наружу. Парочка Карлов приблизилась к машине с обеих сторон. Оба застыли, раздувая на меня свои шеи. Барнс стоял ярдах в двадцати, дожидаясь, пока я нагоню его.
— Честно говоря, я предпочитаю Лондон ночью, — сказал он, когда мы зашагали в ногу.
— Я тоже. Река очень красивая.
— Да бросьте вы. Я предпочитаю Лондон ночью, потому что ночью его почти не видно.
Я рассмеялся, но тут же замолчал, сообразив, что Барнс не шутит. В его взгляде читалась неприкрытая злоба, и до меня вдруг дошло: а ведь не исключено, что в Лондон его сослали в наказание за какие-нибудь грешки. И вот теперь бедолага вынужден торчать здесь, ежедневно страдая от жгучей душевной боли и вымещая злость на моем родном городе.
Мои размышления прервал Барнс:
— О’Нил говорил, что у вас возникла своя маленькая теория. Некая мыслишка, которую вы никак не можете выбросить из головы. Это так?
— Именно.
— Может, поделитесь со мной?
Особых причин отказывать ему у меня не было, так что я еще раз повторил речь, произнесенную перед О’Нилом в «Шале», прибавив чуток в одном месте, чуток убавив — в другом. Барнс слушал, не выказывая особого интереса, а под конец даже вздохнул. Долгим таким, усталым вздохом, словно хотел сказать: «Господи, ну и что же прикажете мне с вами теперь делать?»
— Откровенно говоря, — добавил я, не желая, чтобы у него остались хоть какие-то сомнения насчет моих чувств, — я думаю, вы просто опасная, лживая, продажная мушиная какашка девятидневной давности. И я с удовольствием прихлопнул бы вас прямо здесь, но, боюсь, положение Сары от этого только ухудшится.
Однако даже эти слова, похоже, не слишком его задели.
— Вот как, — спокойно сказал Барнс. — Теперь насчет того, что вы только что наговорили.
— А что насчет этого?
