сочился у него отовсюду, а голова свесилась на грудь так низко, что с трудом верилось, что у него вообще имеется позвоночник, на котором держится все остальное.
Второй был помоложе, посмуглее, в футболке и штанах цвета хаки. Он взглянул на меня всего лишь раз — с головы до ног и обратно — и захрустел костяшками пальцев. Я поднял алкаша со стула и переложил, не слишком аккуратно, в угол камеры. Затем уселся напротив Футболки и закрыл глаза.
— Дойч?
Я не мог сказать, как долго я проспал, поскольку часы у меня тоже отобрали — по-видимому, на случай, чтобы я не умудрился придумать какой-нибудь способ повеситься на них, — но затекшая задница подсказывала, что прошло не меньше двух часов.
Алкаш куда-то исчез, а Футболка сидел на корточках сбоку от меня.
— Дойч? — еще раз вопросительно повторил он.
Я отрицательно покачал головой и снова прикрыл глаза, в последний раз затягиваясь самим собой, прежде чем шагнуть в новую личность.
Я услышал, как Футболка чешется. Долгие, медленные, задумчивые почесывания.
— Американ?
Я кивнул, по-прежнему не открывая глаз, — и вдруг почувствовал непривычное спокойствие. Насколько же, оказывается, легче быть кем-то другим.
Футболку продержали еще четыре дня, меня — десять. Мне не разрешали бриться и курить, да и еда, похоже, весьма активно не поощрялась теми, кто ее готовил. Пару раз меня допрашивали насчет бомбы на лондонском рейсе и предлагали взглянуть на фотографии — для начала на пару-тройку конкретных, а затем, когда ребята явно начали терять интерес, на всю картотеку правонарушителей, — но я взял себе за правило не особо вглядываться и зевал при каждой оплеухе, которой меня награждали.
На десятую ночь меня отвели в белую комнату и сфотографировали с сотни разных ракурсов. После чего вернули ремень и шнурки с часами. Они даже предложили мне побриться. Но поскольку рукоятка казенной бритвы выглядела намного острее лезвия, да и щетина явно способствовала моему перевоплощению, от бритья я отказался.
На улице было темно; темно и холодно. Небо жалко пыжилось, пытаясь прыснуть на землю, но выходило лишь что-то вроде «ох, отстаньте вы все от меня со своим дождем». Я брел не спеша, словно мне плевать на дождь — да и вообще на все, что еще может предложить жизнь на этом свете, — и надеялся, что долго ждать не придется.
Ждать не пришлось совсем.
Это оказался «порш-911», темно-зеленого цвета. И особого подвига в том, что я углядел его, не было: на улицах Праги «порш» — такая же диковина, как и я сам. Примерно сотню ярдов он медленно катил рядом со мной, а затем, похоже решившись, с ревом рванул вперед и затормозил у перекрестка. Когда мне до него оставалось ярдов десять, пассажирская дверца вдруг резко распахнулась. Я замедлил шаг, проверился спереди и сзади и сунул голову в салон — взглянуть на водителя.
Лет сорок пять, квадратная челюсть и волосы с проседью — символ успеха. Ребята из маркетинговой группы «Порш» с радостью выставили бы такого в качестве образца «типичного владельца» — если только он и в самом деле был владельцем. Что маловероятно, учитывая его профессию.
Хотя, конечно, в тот момент мне не полагалось знать о его профессии.
— Подвезти?
В принципе, он мог быть откуда угодно — вероятно, оттуда он и был. Заметив, что я обдумываю — то ли его предложение, то ли его самого, — водитель расщедрился на улыбку: мол, ну что, по рукам? Очень хорошие зубы.
Я заглянул в салон. На крошечном заднем сиденье, сложенный чуть не пополам, ютился Футболка. Само собой, сейчас он был без футболки — сейчас на нем было нечто зловеще фиолетово-обтягивающее. Несколько секунд он наслаждался моей удивленной рожей, а затем кивнул — вроде как «здрасьте» и «залезай» в одном флаконе. Я послушался. Одним игривым рывком водитель отпустил сцепление и втопил газ, так что мне пришлось лихорадочно цепляться за открытую дверцу. Похоже, обоих это очень развеселило. Футболка, которого почти наверняка не звали Хьюго, как он представился, сунул мне под нос пачку «Данхилла». Я взял сигарету и вдавил прикуриватель.
— Куда едем? — поинтересовался водитель.
Я пожал плечами и ответил, что можно и в центр, хотя, в общем-то, без разницы. Он кивнул и принялся мурлыкать себе под нос. По-моему, Пуччини. А может, и Майкла Джексона. Я сидел и молча курил — так, будто для меня это дело привычное.
— Кстати, я — Грэг.
Водитель улыбнулся, а я подумал: дело, похоже, идет на лад.
Он оторвал руку от руля и протянул мне. Я пожал ее — коротко, но по-дружески — и взял паузу — показать, что я сам себе хозяин и говорю только тогда, когда мне хочется.
Через какое-то время он повернулся и посмотрел на меня. Тверже и строже. И уже не так дружелюбно. И тогда я ответил:
— А я — Рикки.
Часть вторая
1
Теперь я — часть команды. Мы — группа. И мы — каста. Шесть наций, три континента, четыре религии и два пола — вот кто мы такие. Мы — счастливое братство. Плюс одна сестра — тоже счастливая и со своим отдельным туалетом.
Мы много работаем, много играем, много пьем — и спим тоже много. На самом деле мы вообще можем много чего. С оружием мы обращаемся так, что сразу становится ясно: эти ребята знают, как обращаться с оружием; а наши политические дискуссии не оставляют никаких сомнений: эти ребята смотрят в перспективу.
Мы — «Меч правосудия».
Лагерь мы меняем каждые две недели, так что на сегодняшний день мы, можно сказать, похлебали из рек Ливии, Болгарии, Южной Каролины и Суринама. Нет, разумеется, не в буквальном смысле — воду для питья нам доставляют в пластиковых бутылях дважды в неделю вместе с сигаретами и шоколадом. Похоже, на данный момент «Меч правосудия» определился в своих пристрастиях — «Бадуа». Водица эта «слабо газированная», а значит, умудряется как-то примирять в себе и шипучую, и выдохшуюся фракции.
Не буду отрицать, последние несколько месяцев по-своему изменили каждого из нас. Тяжелая физподготовка, рукопашный бой, отработка способов связи, стрельба из разных видов оружия, тактическое и стратегическое планирование — все это поначалу проходило в жесткой атмосфере подозрительности и соперничества. К счастью, теперь все позади и на их месте буйным цветом расцвел искренний и грозный
