пространство. Я проследил, как дым уплывает в сторону — слоисто-бесформенный, — и вдруг сообразил, что Соломон мне так и не ответил.
— Давид?
— Да, командир, — сказал он после очередной паузы. — Что теперь? Безусловно, это вполне резонный и весьма уместный вопрос, и он требует самого обстоятельного и полного ответа.
Что-то явно было не так. Обычно Соломон так не разговаривает. Так обычно разговариваю я — когда выпью. Но чтобы Соломон? Я должен был как-то сдвинуть дело с мертвой точки.
— Ну? Мы сворачиваемся? Дело сделано, плохих парней хватают с поличным, добродетель торжествует, все довольны и счастливы?
Он остановился — где-то за моим правым плечом.
— Вся проблема в том, командир, что как раз с этого момента ситуация становится несколько щекотливой.
Я повернулся и посмотрел ему в глаза. И улыбнулся. Но он не ответил улыбкой.
— Тогда каким же прилагательным можно описать ситуацию, какой она была до сих пор, а? То есть если попытка всадить кому-то пулю в центр бронежилета не считается щекотливой, то…
Но Соломон меня не слушал. Это тоже было на него совсем непохоже.
— Они хотят, чтобы вы продолжали.
Само собой. И я знаю об этом. Захват террористов не является целью данной операции — причем с самого начала. Им нужно, чтобы я продолжал; им нужно, чтобы все продолжалось до тех пор, пока не подготовят декорации для настоящего спектакля. Си-эн-эн, камера, мотор! — все на своих местах, а не через четыре часа после того, как все закончилось.
— Командир, я должен у вас кое о чем спросить, и мне нужен абсолютно искренний ответ.
Нет, мне определенно все это не нравилось. До жути неправильно. Как красное вино к рыбе. Как смокинг с коричневыми ботинками. Хуже не придумать.
— Валяй.
Соломон и в самом деле выглядел обеспокоенным.
— Вы обещаете отвечать откровенно? Мне необходимо знать это прежде, чем я задам свой вопрос.
— Послушай, Давид. Я не могу ничего обещать. — Тут я рассмеялся, понадеявшись, что он опустит плечи, расслабится и перестанет наконец меня пугать. — Если ты спросишь, правда ли у тебя воняет изо рта, то я отвечу откровенно. Но если ты спросишь… ну, я даже не знаю, практически что угодно, то я, скорее всего, совру.
Похоже, ответ его не устроил. Само собой, он и не должен был его устроить, но что еще я мог ответить?
— Какие у вас отношения с Сарой Вульф?
Вот теперь я был ошарашен по-настоящему. Я вконец запутался и совершенно не понимал, что к чему. А потому просто сидел и наблюдал, как Соломон медленно расхаживает взад-вперед, поджав губы и уткнув глаза в пол, — так обычно держатся отцы, не знающие, как начать разговор о мастурбации со своими сыновьями-подростками. Нет, я вовсе не хочу сказать, что мне доводилось лично присутствовать на подобных мероприятиях, но подозреваю, что в этих случаях полагается обильно краснеть, суетиться и постоянно обнаруживать микроскопические пылинки на рукаве пиджака, требующие самого пристального внимания, причем незамедлительно.
— Почему ты спрашиваешь, Давид?
— Пожалуйста, командир. Просто… — Сегодня явно был не лучший день в его жизни. Он глубоко вздохнул. — Просто ответьте. Прошу вас.
Я наблюдал за ним, чувствуя злость и жалость примерно в равных долях.
— «Во имя нашего прошлого»? Ты это хотел сказать?
— Во имя всего, что может заставить вас ответить на вопрос, командир. Прошлого, будущего — просто ответьте.
Я снова закурил и посмотрел на свои руки, пытаясь — уже в который раз — дать ответ самому себе, прежде чем отвечать ему.
Сара Вульф. Серые глаза с зеленой прожилкой. Красивые сухожилия. Да, я помню ее.
Что я чувствовал на самом деле? Любовь? Ну разве на это можно вообще ответить? А? Просто я недостаточно знаком с этим состоянием, чтобы вот так вот взять и пришпилить на грудь ярлык. Любовь — всего лишь слово. Звук. Его ассоциация с конкретным чувством условна, несоизмерима и в конечном счете бессмысленна. Нет, придется вернуться к этому позже, если вы, конечно, не против.
А как насчет жалости? Мне жалко Сару Вульф, потому что… потому что — что? Да, она лишилась сначала брата, затем — отца, а теперь сидит взаперти в башне-темнице и ждет, пока Чайльд-Роланд разберется со своей складной стремянкой. Наверное, ее можно пожалеть — за то, что выбрала меня в качестве своего избавителя.
Дружба? Ради всего святого, я ведь едва знаком с этой женщиной!
Так что же тогда?
— Я люблю ее.
Сначала я услышал, как кто-то ответил за меня, и лишь потом сообразил, что это был я сам.
Соломон прикрыл глаза — так, словно
Что ж, я открыл коробочку. Конечно, я открыл ее. А разве не так обычно поступают с закрытыми коробочками, которые вам суют? Вы берете их и открываете. В общем, я поднял желтую пластиковую крышку — и мое сердце сжалось еще сильнее.
В коробочке было несколько слайдов, и я почему-то уже знал — причем знал наверняка, — что мне не понравится то, что я сейчас увижу.
Выдернув первый слайд, я направил на него фонарик.
Сара Вульф. Ошибиться невозможно.
Солнечный день, черное платье, выходит из лондонского такси. Хорошо. Вполне логично. И ничего предосудительного. Сара улыбается — широкой, счастливой улыбкой, — но что с того? Улыбаться еще никто не запрещал. Все нормально. Я и не ждал, что она будет рыдать в подушку круглыми сутками. Так. Смотрим дальше.
Расплачивается с водителем. Опять же — ничего предосудительного. Покатался — заплати. Такова жизнь. Снимали телевиком — как минимум 135-мм, а может, и помощнее. Зачем кому-то надо было утруждать себя?…
Ага, идет от такси к тротуару. Смеется. Таксист пялится на ее задницу. Будь я на его месте, делал бы то же самое. Она всю дорогу пялилась на его шею — так чего б ему теперь не попялиться на ее задницу? Равноценный обмен. Хотя, нет, наверное, не совсем равноценный, но никто и не говорил, что мы живем в идеальном мире.
Я взглянул на спину Соломона. Тот стоял, понурив голову.
Следующий слайд, пожалуйста.
Мужская рука. Точнее, рука и плечо в темно-сером костюме. Тянется к ее талии, а Сара откинула голову, готовая к поцелую. Улыбка еще шире. Ну и что с того? Мы же не пуритане. Разве не может женщина выйти с кем-то пообедать, проявить вежливость, обрадоваться встрече? Не значит же это, что надо, черт возьми, сразу орать и звать на помощь полицию?!
Ага, теперь они обнявшись. Ее голова ближе к камере, так что его лица не видно. Но они определенно обнимаются. По-взрослому, в полную силу. Похоже, это не ее банковский менеджер. И что с того?
Идут нам навстречу, все так же в обнимку. Не могу разглядеть его лица из-за случайного прохожего,
