– Ясное дело, – сказал я скептически. – У тебя хоть есть твердое алиби на время после семи вечера.
– Это верно, – покраснел Богоуш.
– Слушай, а что это за алиби?
– А разве тебе капитан не сказал? – Лоб Богоуша покрылся капельками пота.
– Не-ет.
– Ну, я это… Зузане сказал, что буду в «Ротонде», и если что, так она туда может позвонить… но в «Ротонде» не был… я… нет, капитан тебе и впрямь не говорил?
– Да нет же, он сказал только, что твое алиби подтвердили трое. И что это алиби – с семи до полуночи.
– Я был у Пилата, – выдавливал из себя Колда, – мы договорились… устроить вечеринку…
До меня понемногу стало доходить. О бурной личной жизни Милоня Пилата ходило множество темных легенд.
– А ваши… гм… дамы – кто они?
– Одну ты должен знать. Это Богунка.
– Славикова?!
– Мне… – Богоуш сглотнул, – мне очень стыдно, поверь, Честмир!
– Знаешь, что я о тебе думаю?
То-то бы ликовал сейчас Томаш Гертнер! Гнусный тип. Таков был его диагноз.
– Честмир! – взмолился Богоуш.
– Ладно, – устало сказал я, – а о Зузанином заграничном контракте ты ничего не знаешь?
– Ничего, – воспрянул Колда, обрадованный переменой темы. – А что такое?
Он явно не притворялся. А я с огорчением подумал, что и сам мало что знаю. И забыл спросить у Геды – может, она что выведала?
– Да так, ничего.
– Ну, Честмир, твою руку в знак того, что ты больше не злишься!
Но рука Колды повисла в воздухе, в полосе отчуждения, отделявшей меня от него. Это было выше моих сил.
22
– С тех пор как у вас на шее оказалось это убийство, вы что-то приуныли, мальчики, – цинично подкалывал нас Добеш.
Мы сидели в зале, где еще не отзвучали аплодисменты в адрес завершившего свое выступление Бридлера. Сигаретный дым в снопах света, заливавшего подмостки, создавал душную фиолетовую завесу. За этой завесой кланялся мим. Рядом с нами остановился Крапива.
– Ну, ребята, что скажете?
Я понимал, что его вопрос относится не к выступлению Бридлера, а к реакции публики.
– Хорошо, – сказал я, – просто предел мечтаний.
Детишки в зале едва не отбили себе ладони.
– Пусть после этого скажут, что такого не бывает.
– Бывает, – Вашек польщенно заулыбался, попыхивая трубкой, – еще как бывает!
Добеш и Колда не возражали. На сцене меж тем появились ведущий Коубек и его коллега Мертлик. Эта пара выделялась на фоне диск-жокеев типа Анди Арношта своей интеллигентностью. Шоу любой ценой не было их целью. Они без суеты вели свою юную публику, которой годились чуть ли не в отцы (в отличие от кудрявого Кубы Коубека Мертлик даже щеголял солидной лысиной), туда, куда считали нужным. И куда считал нужным Вашек Крапива. И Бридлер. Мне это было по душе. Они выдумали для дискотеки веселое название «свистопляска». И этот термин постепенно входил в обиход.
«Букашку» осветили попеременно загорающиеся огни цветных ламп, и молодежь мигом вскочила с мест. А Мертлик и Коубек, как нарочно, начали с Фирманова. Мне вспомнился Бубеничек:
– Зузанка выступала тут как-то со стариком Фирмановым…
Фирманов был родом из России. Он еще после войны пел вместе с Влахом – исключительно на английском, потому что по-чешски не умел. А потом Мертлик поставил «Эмброуз систерз». Старый, добрый свинг. За роялем – Чарли Кунц. Подростки были явно озадачены и оживились, только когда настал черед тоже в свое время шестнадцатилетнего Поля Анки и старины Билла Хейли с их «Роком вокруг часов». Тут-то они завелись, но их танцевальные телодвижения были всего лишь имитацией буги-вуги, танца, которого они вовсе не знали и знать не могли. И в моей памяти всплыл один из первых перенятых нами образцов рока того же Хейли с текстом моего, двумя годами старше, товарища Эди:
Ну и так далее. Это играли «Спутники», едва ли не первая широко известная группа, за которой потянулись «Мефисто», «Олимпик» и все другие. Добеш ушел, и мы с Колдой остались вдвоем.
– Может, пойдем к Вашеку в кабинет? – предложил Колда. – Там поспокойнее.
– Давай, – согласился я.
