Как убить золотого соловья

Одна из теней, которые двигались поблизости, отвела капитана в сторону.

– Минутку, пан Бичовский.

Я остался в кухне один. Усталость нарастала во мне несколько медленнее страха. Что они обо мне знают? Что знают о Зузанке? А вообще-то я капитана понимал и где-то даже ему сочувствовал. Выпутаться из скверной истории мне всегда было непросто.

Капитан вернулся.

– Итак?

– Что? – спросил я.

– Может быть, вы надумали что-нибудь новенькое, пан Бичовский?

– Ничего нового я надумать не мог.

– Посмотрим.

– Пожалуйста, – усмехнулся я, – можете подключить ко мне детектор лжи.

– Однако, – весело заметил капитан, – богатая же у вас фантазия!

– С сыщиками я до сих пор был знаком лишь по книжкам.

– И что, я вам не нравлюсь?

– Не особенно, – сказал я.

– Я вас никаким детектором не пугаю, – укоризненно произнес капитан, – так что вы могли бы быть повежливее.

– А мне это поможет?

– Еще как! Я за вас замолвлю словечко и буду носить вам в темницу шоколад с орехами.

– У нас еще есть темницы?

– Только для невежливых, пан Бичовский. Пай-мальчиков, которые ценят наш труд и не создают нам лишних хлопот, мы отправляем на ночь в отель «Ялта».

– А у меня сейчас какие шансы?

– У вас? – Капитан шутливо призадумался. – Ну, ночлег в отеле вам еще придется заслужить.

– Хорошо поговорили, – сказал я.

– Вот именно, – вздохнул капитан, – так как, ничего более интересного я от вас не услышу?

Я пожал плечами.

– Ладно. – Капитан, не вставая, повернулся к открытой двери в комнату: – Мирек, пойди сюда, составь с паном Бичовским протокол.

– А до утра нельзя отложить? – спросил я устало.

– Можно, – сказал капитан, – но вы мне так откровенно все выложили, что я боюсь, как бы до утра чего-нибудь не забыли.

Я покорно кивнул, капитан поднялся, и на его место уселся бледный верзила с тонкими пожелтевшими пальцами. У него была с собой портативная пишущая машинка; он виртуозно, быстрым движением открыл ее, заложил бумагу и вопросительно взглянул на меня.

– Поехали?

Капитан бережно прикрыл за собой дверь, но я слышал, как рядом Зузанка Черная поет «День как любой другой». Я очень долго провозился с текстом, который Зузана пела теперь на магнитофонной ленте под аккомпанемент фортепиано. Я гадал, кто бы это мог на нем играть, и машинально отвечал на вопросы верзилы.

Слезы слепят мне глаза, мой любимый, и я не прозрею,
Пока тебя нет, мой любимый, приди же скорее… —

нежно свинговала Зузана, и верзила вынужден был повторить свой вопрос.

– Простите, что вы сказали?

– Временное место жительства.

– В каком смысле?

– Вы говорили, что жили здесь, – терпеливо повторил верзила, – и я спрашиваю, были ли вы здесь прописаны.

Я покачал головой. Каждый, кто пишет что-либо, считает свое последнее сочинение лучшим или хотя бы не худшим из того, что он написал прежде. Если, конечно, он пишет всерьез. Во всяком случае, настолько, что не стыдится этого. А я уже не был на все сто процентов уверен, что мой «День как любой другой» – приличный текст. Как вышло, что искренняя грусть внезапно обернулась пошлой сентиментальностью, что слова, казавшиеся мне поначалу очень точными, сейчас теряли смысл и лишь упорно цеплялись друг за друга, подводя к рифме? Как это вышло?

– Да я здесь, собственно, по-настоящему не жил…

– Понятно, – сказал верзила. По всей видимости, он не находил в этом ничего предосудительного. Но для верности все же уточнил: – А когда вы развелись, пан Бичовский?

– Пять лет назад.

Удовлетворенно кивнув, он записал мой ответ.