– Нет, – быстро ответила Изабель. – Кумиры деревянные или каменные, а это всего лишь только фотография.
– Да, но… – Энни сомневалась, что Библия предполагает буквальное понимание заповедей.
– Нет, нет, – быстро оборвала ее Изабель, не дав ей закончить. – Запрещается делать изображения бога, а это Мария – земная женщина. Согласись, это совсем другое дело.
Но ее слова не убедили Энни. Она снова посмотрела на свои руки, потом перевела взгляд на Изабель. Она вдруг подумала, что Изабель, замершая за камерой, – сама прекрасный сюжет для фотографии.
«Ну вот, все получается просто идеально», – подумала Изабель. Тонкое лицо Энни, живой, осмысленный взгляд. Крепкое тело, готовое выносить божественного младенца. Простая женщина-труженица и вместе с тем самостоятельная, яркая личность. Ей тоже предначертано величие, пусть только отблеск славы ее сына, тем не менее это тоже величие и слава. Ей предуготовано стать Матерью Божьей, но пока она ничего об этом не знает, не думает о своем предназначении.
«Как это тебе подходит!» – думает Изабель. Хорошо, что Энни знает историю Девы Марии, это облегчает Изабель задачу, так как Энни сама легко находит нужное выражение. Прекрасно, что она сама знает, что ей делать. Хорошо и то, что тема заметно смущает ее, – это смущение со стороны воспринимается как выражение смирения и тем самым делает образ более убедительным.
– Как ты думаешь, Мария любила Иосифа или это господь выбрал его ей в мужья? – спрашивает Изабель, отодвигая камеру, чтобы на общем плане снимка складки плаща выделялись рельефнее.
– Я уверена, что они любили друг друга, – отвечает Энни, хотя совсем не была в этом уверена и никогда раньше вообще не думала об этом.
Но положение обязывало – объявив себя верующей, она вынуждена демонстрировать компетентность.
– Я хочу сказать, могла бы Мария стать матерью Христа, если бы не было Иосифа? – спрашивает Изабель, пристроившись к видоискателю.
– Иосиф и был отцом, мэм, – ответила Энни.
– Разве не бог? – спросила Изабель.
– Видимо, нужны были сразу два отца.
– Почему? Если ребенок от бога, зачем нужно еще и плотское зачатие?
Энни отерла пот со лба – ей вдруг стало жарко под капюшоном. Казалось, не составляло никакого труда Изабель смутить ее, какую бы уверенность в себе она ни чувствовала.
– Я не знаю, – отвечает Энни.
– Хочешь знать мое мнение? Я думаю, что любое дитя – божественно. У каждой из нас есть возможность родить на свет маленького Иисуса.
Изабель выпрямляется – ей не нравится освещение. При этом освещении все кажется нечетким, словно окутанным туманом.
– Но мне горько об этом думать, – вдруг говорит она. – Будь добра, отойди на пару шагов назад – там лучше освещение.
– А как звали ваших детей, мэм? – спрашивает Энни, послушно отступив на несколько шагов назад.
Свет здесь не такой яркий, и мягкая тень создает прохладу.
– Откуда ты знаешь, что у меня были дети? – Изабель напряженно замирает.
Положив ладонь на верхнюю доску камеры, она чувствует, как сильно нагрелось дерево под солнечными лучами.
– Мистер Дашелл сказал.
– Зачем?
– Я не знаю, мэм. Просто сказал во время разговора.
Изабель снова припадает к видоискателю.
– Не следовало ему это тебе говорить. И ты не должна больше спрашивать меня об этом, поняла?
– Да, мэм.
Энни уже раскаивается, что задала этот вопрос. Она снова переводит взгляд на свои руки, на этот раз сложив ладони в молитвенном жесте.
– Простите, мэм, я не хотела сделать вам больно.
Ее новая поза неожиданно понравилась Изабель. Сложенные руки притягивали взгляд зрителя этим контрастом между их молитвенным жестом и грубой формой самих рук. Боковой свет глубокими тенями подчеркивал рельефность складок плаща, делая всю фигуру похожей на мраморную статую.
– Только первого, – сказала она.
– Что, мэм?
– Только первого ребенка я успела назвать, – сказала Изабель, глядя через видоискатель. – Ее имя было Роз.
Эльдон читал, сидя в постели, когда к нему в спальню вихрем ворвалась Изабель. От неожиданности он бросил книгу и откинулся на подушки так резко, что очки свалились с его носа на самый край постели.
– Изабель, – пробормотал он.
Она прошла к его постели и уселась на краю так стремительно, что он едва успел подхватить свои очки,
