несколько лет в Советском Союзе и поработать в СЭВе. Правда, он мечтал о научно-исследовательском институте. Но была Татьяна, и Ганс с радостью согласился. Потом его пригласили в СЭВ, попросили заполнить анкету, объяснили, что для начала он будет назначен на должность эксперта. Через несколько недель его снова пригласили в СЭВ и спросили, может ли он приступить к работе сразу же после отпуска. Ганс сказал, что готов приступить хоть сразу же после защиты диплома.
— Прекрасно! — воскликнул начальник отдела кадров. — Ждём вас пятнадцатого августа. А пока отдыхайте.
Всё устраивалось как нельзя лучше. Никогда ещё Ганс не чувствовал себя таким счастливым, весёлым, беззаботным. Впереди была интересная работа, Татьяна, встречи с новыми людьми — впереди открывалось заманчивое будущее.
Ганс жил в Восточном Берлине вместе с дедом. Это был глухой старик, тощий как вобла, но ещё довольно бодрый для своих семидесяти трёх лет. Дед был участником минувшей войны, называл себя «истинным немецким солдатом» и по этой причине считал обязанным, несмотря на возраст, держаться молодцевато.
Родителей Ганс почти не знал: отец погиб в последние дни войны, мать умерла в пятидесятых годах. Семилетним мальчиком, он остался на попечение тётки по матери да деда. Тётку Гертруду Ганс считал второй матерью, да это и не удивительно: все сознательные мальчишеские годы он провёл в её доме. Тётка Гертруда была красивая дородная женщина, весёлая и, как впоследствии понял Ганс, несколько ветреная. В её доме часто появлялись такие же весёлые и дородные мужчины. Когда уже Гансу было лет шестнадцать и он заканчивал школу, один из них — преуспевающий делец, оказавшийся по делам своей фирмы в ГДР, — увёз тётку в Западный Берлин. С тех пор Ганс остался вдвоём с дедом. Других близких у него не было.
Ганс оказался в Москве благодаря стечению обстоятельств, во многом случайных. Не последнюю роль тут сыграло то, что дед его воевал на Восточном фронте, три года провёл в плену, в лагерях в районе Свердловска, где и научился довольно бегло говорить по-русски. О России дед вспоминал много и охотно. Ему там нравилось далеко не всё, но он не разделял озлобления против этой страны некоторых бывших фронтовиков.
— Нет, — любил говорить он, — что там ни говори, Ганс, а русские поступили с нами великодушно. Уж я-то видел, сколько горя мы им причинили.
Именно дед пробудил в Гансе интерес к суровой стране на Востоке. От него он научился самым обиходным русским оборотам речи.
— Мой тебе совет, Ганс, — говорил дед, — учи этот язык. Будем мы с русскими врагами или друзьями — он тебе пригодится. Ты приобретёшь капитал на всю жизнь.
Тётка Гертруда не раз говорила, что Ганс унаследовал характер отца — военного инженера: его трезвость суждений, его страсть к точным наукам (по физике и математике Ганс получал всегда отличные оценки), его основательность. Если Ганс брался за какое-нибудь дело, он стремился познать его до конца. Так произошло и с русским языком. Ганс не мог остановиться на полпути, ему хотелось овладеть русским языком в совершенстве.
После школы Ганс поступил на радиозавод. По вечерам четыре раза в неделю он посещал курсы русского языка при обществе дружбы ГДР — СССР. Через два года Ганс уже читал в подлиннике Чехова, Толстого, Горького. В Доме дружбы на Фридрихштрассе, 75, Ганс стал своим человеком: он помогал устраивать вечера, концерты, встречи. У него было много знакомых среди советской колонии в Берлине. Однажды за активную работу в обществе его премировали бесплатной туристической поездкой в СССР. Наконец он увидел страну, о которой столько читал и слышал.
— Ну, как, — допытывался дед, — небось там нас, немцев, до сих пор не любят, а?
— Нет, — ответил Ганс, — я этого не почувствовал.
— Гм, — усомнился дед, — может, из вежливости не показывают. А впрочем, я же говорил тебе, что русские — народ великодушный.
Потом случилось то, о чём Ганс и не смел мечтать. Как-то в правлении общества ему предложили поехать учиться в Москву.
— Какую специальность вы хотели бы избрать?
— Физика.
— Тогда готовьтесь к вступительным экзаменам. Есть место на физическом факультете МГУ.
Окрылённый Ганс засел за учебники. Осенью он был в Москве и по нескольку раз в день вынимал из кармана студенческий билет: неужели это случилось с ним наяву, что он, Ганс Кушниц, студент одного из самых крупнейших и прославленных университетов мира?
Теперь, сидя в комнате отеля, Ганс в который раз вспоминал эти подробности своей короткой биографии. В номере было тихо, казалось, в гостинице нет ни души. Но Ганс знал, что стоит ему выйти в холл, как откуда-то бесшумно появятся немногословные здоровяки с подбородками боксёров и препроводят обратно в номер. Ганс недоумевал, почему его содержат под арестом. Разве он недостаточно ясно дал понять, что не может иметь с ними никакого дела. Что ещё они хотят от него?
— Послушайте, — пригрозил он толстяку, называвшему себя Кларком, — если вы меня не выпустите немедленно, я разобью окно и позову полицию.
В ответ Кларк весело рассмеялся, а потом уже серьёзно посоветовал:
— Не делайте глупостей. Окна выходят на глухой двор, и вас всё равно никто не услышит. И потом — неужели вы думаете, что мои люди позволят вам это сделать.
— Но меня наверняка разыскивает тётя. Она уже, наверное, позвонила в полицию.
— Не волнуйтесь. Это мы тоже предусмотрели. Ваша тётя знает, что вы с приятелем уехали отдыхать в Альпы.
Ганс чувствовал полное бессилие. После беседы Ганс в тупом состоянии валялся на постели.
Вдруг в номер бесшумно вошёл детектив: он принёс поднос с ужином, бутылку виски, лёд, содовую и блок сигарет.
— Не нужно ли что-нибудь ещё? — вежливо осведомился он.
Ганс ничего не ответил. В тот же вечер он напился до бесчувствия. Первый раз в жизни.
Утром Ганс долго не мог понять, где он и что с ним происходит. Морщась от головной боли, он осмотрел из-под полуприкрытых век номер. Наконец вспомнил всё и застонал от отчаяния. Как же он так мог влипнуть? Где и когда он совершил первую ошибку, повлекшую за собой серию других и в конце концов приведшую его в этот номер?
Пожалуй, всё началось три года назад, когда, вернувшись в Берлин на летние каникулы, он впервые поехал в Западную зону навестить тётку Гертруду. Дела у её мужа шли, видимо, неплохо: тётка жила в большой квартире в лучшем районе города; она разъезжала в собственном «фольксвагене», он, отправляясь на службу, садился в «мерседес». Гансу были искренне рады. Детей у тётки Гертруды не было, всю скопившуюся материнскую нежность она тратила на племянника.
Но, пожалуй, главное началось не с тётки, а со знакомых её мужа. Один из них — пожилой, лысый, с тонкими бледными губами, узнав, что Ганс только что вернулся из Москвы, воскликнул:
— О, это любопытно. Расскажите нам о России. Как там?
Лысого интересовало всё: и как в России относятся к немцам, — и каков уровень жизни в Москве, и что Ганс думает о советской молодёжи. Ганс был польщён, что нашёл столь благодарного слушателя.
— Ну и как вы оцениваете успехи русских в борьбе за мир? — допытывался новый знакомый.
— Пока ещё я плохо знаю Россию, — отвечал Ганс. — Но в Москве я всё-таки скучаю по дому.
— Правильно! — воскликнул лысый. — Истинный немец должен быть прежде всего патриотом. Кстати, был бы рад видеть вас у себя дома. Заходите завтра ко мне пообедать.
В доме лысого Ганс познакомился ещё с одним человеком — весёлым, общительным и ещё довольно молодым. Ганса он называл не иначе, как наш «московский друг».
Новые знакомые спорили о будущем единой Германии, о национальных чувствах немцев, восхищались Штраусом и ругали Брандта. Гансу нравилось, что эти люди, как тогда ему казалось, принимают беды Германии близко к сердцу, как свои личные.
— Ганс, что вы думаете о разделении Германии? — спросил его лысый.
Ганс ответил, что принимает это как свершившийся исторический факт, как расплату за ошибки прежних правителей Германии.
