памятников военачальникам и свернул на дорожку, ведущую в старую часть кладбища. Максимов сидел на скамейке и читал газету. Сергей Николаевич присел с ним рядом.
— Ну, что?
— Ушёл. — Максимов сложил газету и закурил. Его светлые глаза сощурились от дыма.
— Что он здесь делал?
— Любовался старинными надгробиями. Особенно вон тем. — Максимов указал подбородком в сторону склепа из тёмно-зелёного мрамора.
— С кем-нибудь он встречался?
— Нет. Просто не пойму, почему он хотел, чтобы его визит на кладбище остался незамеченным.
Сергей Николаевич подошёл к памятнику, на который указал ему Максимов. Это был куполообразный склеп. В сводчатой нише коленопреклонённый ангел из белого мрамора, воздев незрячие глаза к небесам и сложив на груди тонкие персты, молился беззвучно. Золотая славянская вязь на цоколе:
«Под сим камнем покоится прах купца первой гильдии Фёдора Васильевича Маклакова, 1886– 1916 гг.».
И чуть пониже:
Рублёв молча обошёл надгробие.
— Так что же здесь понадобилось Рыжему?
— По-моему, у него было назначено рандеву. Но оно не состоялось.
— Ты так думаешь? — переспросил Рублёв, рассеянно оглядывая рослую фигуру Максимова.
— Да. Возможно, что я плохо сработал и Рыжий или его партнёр догадались о слежке.
— Может быть, и так, — согласился Рублёв. — Не думаю, что Рыжий будет тратить время и любоваться памятниками и надгробиями. Что-то ему здесь было нужно. Но вот — что?
Оба контрразведчика помолчали.
— Он должен прийти сюда ещё раз, — сказал Максимов.
— Если догадался, что за ним наблюдали, то вряд ли…
— И всё-таки придёт. Мне показалось, что Рыжий бывал здесь не один раз. Он шёл сюда уверенно, как человек, хорошо знающий дорогу.
— Мгм… Это интересно. В таком случае, старина, нужно выставить здесь нашего человека. Побеспокойся, пожалуйста, об этом.
Конечно, отправляясь на кладбище, Сергей Николаевич действовал из лучших побуждений. Руководителем специальной группы он был назначен совсем недавно и никак ещё не мог привыкнуть к этой роли. Он старался всё делать сам: будь то составление планов или выезд на оперативное задание.
«И действительно, — размышлял Рублёв, — зачем я поспешил на кладбище сам? Ведь можно было послать в помощь Максимову кого-нибудь из группы». Хотя Петраков сделал ему замечание в мягкой форме, он чувствовал, что шеф недоволен его действиями. В глубине души Сергей Николаевич восхищался Петраковым, его покоряла присущая этому человеку властная мужественность. Поэтому услышать от шефа даже пустяковое замечание было для Рублёва мучительно неловко. «Нет, — думал он, — не выйдет из меня руководитель. Для этого мне не хватает данных. Вот шеф — это руководитель. От природы». И Рублёв вспомнил неторопливые манеры Петракова, трезвость и точность его оценок, твёрдость и в то же время мягкую предупредительность в отношениях с людьми. Рублёв ещё долго чувствовал в душе неприятный осадок.
В конце рабочего дня Сергей Николаевич нашёл у себя на столе пригласительный билет. Машинописный текст гласил:
«Настоящим ставлю Вас в известность, что 17 июня в 19.00 в доме Г. П. Максимова имеет быть скромное торжество по случаю рождения сына, продолжателя славного рода Максимовых. При себе иметь жён (мужей), ненужное зачеркнуть.
Явка строго обязательна. Опоздавшие подвергаются штрафу.
В верхнем углу был изображён орущий младенец.
Рублёв невольно улыбнулся. Правда, он собрался ещё поработать. Но и отказаться от приглашения нельзя — Максимов обидится. Рублёв решил, что заедет попозже поздравить супругов, но тут вспомнил о подарке. «Детский мир» открыт до девяти. Значит, до этого времени нужно успеть что-то купить. Настроение у Рублёва было вовсе не праздничное, и общаться с людьми, среди которых будут и вовсе незнакомые, ему не хотелось.
Он снял трубку и набрал телефон Максимова.
— Старина, спасибо за приглашение…
— Мы тебя ждём…
— Но, видишь ли…
— Никаких «но». Надя будет рада тебя видеть. Из-за тебя яблочный пирог испекла… А я два вечера бегал по магазинам.
— Там будет много незнакомых, а я, как ты знаешь…
— Каких незнакомых! — воскликнул Максимов. — Все свои. Мы с женой, ты, Тарков.
С этой фамилией у Рублёва были связаны не очень приятные воспоминания, и он твёрдо решил отказаться.
— Да ещё Катя…
— Какая Катя?
— О, холостяки! Вам имя вероломство! — с шутливым пафосом продекламировал Максимов. — Уже забыл! А ведь сам просил познакомить. Помнишь ту длинноногую на первомайской демонстрации? Она, кстати, тобой тоже интересовалась.
Катя… Он вспомнил последнюю первомайскую демонстрацию. Рядом с ним шла девчонка с длинными распущенными волосами, в джинсах с широким ремнём, которые как-то удивительно ловко обтягивали её длинные ноги. Бесшабашно весёлая, она почти непрерывно смеялась. Даже непонятно чему. Скорее всего, просто от избытка энергии и сознания, что она хороша собой и что каждый из шедших рядом ребят пойдёт за ней по первому её зову.
— Хорошо, — сдался наконец Рублёв. — Я буду, но чуть позднее.
Он положил трубку, но мысли его невольно возвращались к тому солнечному первомайскому дню. После демонстрации они — он, Максимов, ещё трое бородатых ребят в толстых свитерах (они оказались научными сотрудниками какого-то института) — отправились в кафе. Собственно, инициатива насчёт кафе принадлежала Кате:
— Эх, мальчики, закатиться бы сейчас куда-нибудь…
Все дружно поддержали это начинание и, главным образом, потому, что никому не хотелось расставаться с этим весёлым длинноногим существом. Даже Максимов, который всегда торопился домой, к «старушке», как он шутливо называл свою жену Надю, и тот согласился часок посидеть.
Зашли в «Поплавок». Там было шумно, сутолочно и не очень чисто. Но никто не обращал внимания ни на несвежие скатерти, ни на скверные шашлыки. Все невольно заразились бесшабашностью Кати, которая рассказывала забавные истории, с удовольствием пила вино и как-то лихо, по-мужски, курила сигареты. Рублёва и привлекала и пугала эта бесшабашность и несколько обескураживала та откровенность, с какой она отдавала ему предпочтение перед другими. Он видел, что коренастый бородач в свитере и с трубкой
