— Немало.
— Я пришла сюда девчонкой. Собиралась поступить в институт, да не вышло. — В глазах её пробежала тень воспоминаний. — Сил не хватило…
— Простите, — сказал Рублёв после короткой паузы. — Согласно вашей анкете вы не замужем? В вашей личной жизни не произошло никаких изменений?
— Нет… — И добавила: — Да, всё по-прежнему.
— Так… — Рублёв закрыл папку с анкетой. — Мне не хотелось бы быть нескромным… Но сами понимаете, таков характер нашего института.
— Можете не извиняться. Я всё понимаю.
— Вероятно, у вас есть близкий человек?
Она опустила взгляд и поспешно затянулась.
— Есть, конечно.
— Вы не могли бы рассказать, кто он? Я имею в виду, чем он занимается?
Лидия Павловна подалась вперёд и раздавила сигарету в стеклянной пепельнице на столе Рублёва.
— Он шофёр. Возит какого-то дипломата. Вам нужно знать его фамилию?
— Да. Если вы не возражаете.
— Рудник. Павел Аркадьевич Рудник.
— И вы часто с ним встречаетесь? — Она молчала, разглядывая пальцы: сиреневый лак на длинных ногтях свеже блестел. — Вам неприятен этот разговор?
— Нет, нет… Если нужно для дела… — Матвеева беспомощно улыбнулась, обнажив потускневшие от никотина зубы. Она, видимо, много курила.
Рублёв пытался понять эту женщину, пытался представить, как она жила до встречи с Рудником. Скромная квартира. Тахта, торшер. Одиночество. Детей нет, и уже не будет. Одиночество особенно сильно чувствуется в праздник. Случайные связи с мужчинами. Надежда вспыхивает и тут же умирает.
И вот появляется Рудник. Он вполне ещё может нравиться женщинам. Импозантен. Следит за собой. Ничего удивительного, что она привязалась к нему. Интересно, знает ли она, кто он есть на самом деле? Вряд ли. Рудник не доверяет никому. Такие не доверятся даже любимой женщине. Это правило их ремесла.
— Ещё раз извините. Он не делал вам предложения?
— Да, — выдавила она.
— И вы отказали?
— Нет. Пока не решилась. — Она вздохнула. — Я ведь не девочка. Ошибаться уже поздно. Нет времени исправлять ошибки. Мне-то хорошо известно, что самое тяжёлое одиночество — это одиночество вдвоём.
Видимо, её смутила собственная откровенность: она опустила глаза. Потом щёлкнула замком сумочки, достала смятую пачку «Кента», жадно затянулась.
Рублёв понял: он затронул больную тему. Говорить об этом Матвеевой было нелегко. «Но что делать? — подумал он. — Никто не знает Рудника лучше этой женщины». Если бы Рублёв мог ей довериться и поговорить начистоту!
— Вы не уверены, что он вас любит?
— Кто знает! Он пытается доказать, что его намерения серьёзны. — Она вскинула на Рублёва глаза. — Впрочем, зачем я это вам говорю? Зачем вам это нужно?
— Для дела, Лидия Павловна. Только для дела. Поверьте — это не праздное любопытство.
— Я вижу вас впервые…
— Откровенным быть легче всего с людьми незнакомыми.
— Возможно. — Она зябко повела плечами.
— Так что же всё-таки настораживает вас в Руднике? — спросил он после паузы.
Она нервно покусала губы.
— Как вам сказать… По-моему, ему нужна не я… А что-то от меня. Не пойму что. Он вообще странный. Скрытный. — Она жадно затянулась и продолжала: — Недавно я собиралась перейти на другую работу, в другой институт. Он стал меня отговаривать, хотя там мне обещали хорошую зарплату.
— Разве ему не всё равно, где вы работаете?
— Выяснилось, что нет.
— Это какая-то причуда!
— Он весь из причуд и загадок. Но ведь женщинам нравятся мужчины с загадками.
— А он никогда не обращался к вам с просьбой, скажем, рассказать о новостях в институте, о вашей работе? Не проявлял интереса к вашей работе?
Матвеева испуганно взглянула на Рублёва.
— Вы думаете, что…
— Я просто пытаюсь разобраться.
— Нет, расспрашивать расспрашивал, но… Нет, нет, не думаю. Этого не может быть. — Рука её с сигаретой дрожала.
— Я ничего не утверждаю.
— Хотя, кто его знает, — начала она после паузы. — У него в жизни всё сложно, неясно, запутано. Например, как-то он говорил мне, что отец оставил ему наследство, но получить это наследство он не может. Почему, спрашиваю. Молчит. Потом, когда я пристала к нему с расспросами, он ответил так: «Отец был не родной, мы с ним ссорились, годами не разговаривали, и я не хочу пользоваться его деньгами». Какая-то чушь!
Рублёв сделал пометку в блокноте.
— А где жил его отец? В каком городе?
— По-моему, в Одессе.
— А друзья у него есть?
— Нет. Есть знакомые по работе.
— Да, всё это странно.
— Но он такой внимательный, такой заботливый, что совершенно парализовал мою волю. В таких случаях я теряюсь. Мне кажется, что я к нему несправедлива. А он приезжает ко мне с подарками. И говорит, говорит…
Лидия Павловна вздохнула.
— Простите, я, кажется, разоткровенничалась не в меру.
— Нет, нет, Лидия Павловна, это всё очень интересно.
— Но зачем это вам? Вы его в чём-то подозреваете? Скажите прямо.
— Об этом мы поговорим с вами в другой раз. А сейчас вспомните, что ещё показалось вам странным в Руднике?
Она задумалась, глядя куда-то в сторону.
— Недавно он говорил с кем-то по телефону. И почему-то по-немецки. Хотя я понятия не имела, что он знает немецкий. И в трубке тоже говорили по-немецки. Я вышла из кухни в прихожую: думала, признаться, что он говорит с женщиной. Но голос на другом конце провода был мужской. Когда я спросила, с кем он говорит, то ответил, что звонили из посольства и что ему срочно надо ехать.
— И что же?
— Но поехал он не в посольство.
— Откуда вам это известно?
— Мы вышли на улицу вместе. Простились. Но поскольку у меня закралось подозрение, я решила проверить, куда он направится. Обычно в посольство он добирается на двадцать пятом троллейбусе. А на этот раз он сел в автобус и поехал в противоположную сторону.
Она замолчала. Рублёв следил за тем, как она вынула из сумки скомканный платок и вытерла лицо.
— Я была с вами откровенна, — сказала она вдруг приглушённо. — Теперь прошу вас ответить мне тем же. В чём вы его подозреваете? Кто он?
