Внезапно ее охватила дикая ярость. Ей хотелось возопить к языческим богам, потому что она чувствовала себя обманутой: только что она отомстила, обрела свободу – но все возвращалось на круги своя…
– Так что же ты сделала, Ба? – повторила вопрос Миранда.
Элинор вздрогнула, заморгала и ошарашенно обвела взглядом кухню и четверых сидевших перед ней женщин. Потом, будто вернувшись к действительности, вздохнула и тихо заговорила:
– Я кинулась наверх и схватила с моей постели подушку. Потом побежала обратно и… прижала подушку к лицу Билли.
Подушка скрыла бешеные глаза Билли, он заметался, отбиваясь. Когда его массивное тело рвалось и извивалось в последней схватке, Элинор с силой, которую никогда не подозревала в себе, навалилась на подушку. Скоро сопротивление Билли ослабло, потом уже только руки беспорядочно взметывались из-под подушки, и наконец он перестал шевелиться.
– Не знаю, – продолжала Элинор, – сколько я пролежала так. Помню только, что сдвинула подушку лишь тогда, когда пробило час.
Она поднялась, пошатываясь, внезапно ослабев, и с отвращением взглянула на изгаженную подушку. „Нужно снять наволочку и выстирать', – подумала она. Она была совершенно спокойна.
В кухне Клер наступила полная тишина. Женщины сидели, ошеломленные только что услышанным.
Наконец Элинор опять заговорила:
– Больше всего я боялась, что Аннабел, может быть, что-нибудь слышала. Или даже видела, что я… сделала это.
– Нет, – сказала Аннабел – Я ничего не видела. Помню только, что ты принесла Сноуболл в мою комнату, а наутро садовник носил ее к ветеринару.
– Я положила Сноуболл к тебе на постель и сидела с тобой, пока ты не заснула, – ответила Элинор. – К счастью, Шушу не проснулась – ее комната находилась в дальнем конце дома, над кухней… До сих пор помню, как я спокойно облила Билли бренди из бутылки, выстирала наволочку, потом, как могла, зашила свою рубашку.
Почти всю ночь я пролежала в постели без сна, в ужасе от того, что совершила. Мне безумно хотелось разбудить Шушу, но я боялась замешать и ее в это… убийство.
Элинор медленно оглядела сидевших перед ней женщин, ненадолго задерживая взгляд на каждом лице, чтобы понять, какова их реакция на ее слова.
Клер припомнилась фотография в серебряной рамке на тумбочке возле кровати Элинор, и она подумала: как, с каким чувством Ба засыпала каждую ночь рядом с этим улыбающимся лицом, зная, что лишила жизни обладателя этой улыбки. И тут вдруг Клер стало ясно, что ясноглазый парень, изображенный на фотографии, – это тот самый идеальный, совершенный супруг, которого Ба приказала себе помнить, а ее фантазия тщательно стерла из памяти образ пожилого, обрюзгшего алкоголика, развратника и садиста, которого она убила.
– Ну, я-то не могу сказать, что сильно жалею его, Нелл, – заговорила Шушу. – Билли был порядочным мерзавцем, который старался разрушить все, что ты делала для девчонок. По-моему, ему пришлось отправиться на тот свет потому, что ты должна была защитить их – от него.
– Вот и я говорю себе то же самое, – прошептала Элинор. – Но я знаю, что я… сделала это… чтобы защитить и самое себя.
– И все-таки я считаю, что Билли заслужил это, – твердо повторила Шушу.
– Бедная моя Ба, – сказала Аннабел. – Наверное, ты натерпелась столько страху…
– Нет, – ответила Элинор. – Вначале я была слишком зла, чтобы бояться. Мне было наплевать на то, что меня могут схватить, – хотя в то время за убийство вешали. Конечно, я испугалась, но уже потом, позже… и с этим страхом так и прожила всю жизнь. Меня бросало в дрожь, а сердце начинало бешено колотиться всякий раз, как сержант Уотсон подъезжал на своем мотоцикле к нашему дому. Но, слава Богу, речь всегда шла о каких-то обыденных делах. – Она взглянула на Шушу: – Мне так хотелось поговорить об этом с тобой! Но я так и не посмела. Мне было страшно даже заикнуться об этом кому-нибудь. Но я всегда думала: а может быть…
Шушу медленно кивнула:
– Да. Я знала.
– Как?!!
– Я довольно рано вернулась из церковного клуба и заснула, когда еще не было одиннадцати. Поэтому проснулась рано, часов в шесть, и хотела пойти на кухню приготовить себе чашку чаю. И тут я обнаружила Билли – до того, как горничная спустилась вниз. И увидела кое-что, на что ты не обратила внимания: обрывок твоей кружевной ночной рубашки. Он был зажат в кулаке у Билли. Ну, и я тихонько вытащила его, унесла к себе, а потом сожгла, чтобы никто никогда ничего не узнал.
– Почему ты сейчас решила рассказать нам обо всем этом, Ба? – нахмурившись, спросила Миранда. – После того, как столько лет хранила в тайне… Не ты ли говорила мне, что каждый человек имеет моральное право охранять свои тайны, чтобы защитить себя?
Элинор спокойно взглянула на нее:
– Потому, что я хотела, чтобы все вы поняли – и увидели, что я признаю это, – насколько опасно неверие в себя. И, может быть, единственная возможность для меня найти себе какое-то оправдание именно в том, что все это необходимо рассказать вам – вам, которые собственными глазами видели, чем обернулось простое неверие для всех нас.
Надеюсь, каждая из вас теперь понимает, насколько важно верить в свои силы и жить своей головой. А мне следовало понять это гораздо раньше. Тогда бы я не позволила Билли топтать себя или ушла бы от него; я бы как-нибудь устроилась в жизни, встала бы на собственные ноги – но я мало верила в себя и даже не попыталась сделать ни того, ни другого. – Она вновь обвела взглядом лица внучек и очень серьезно
