— Открывай! — скомандовал я.
В отличие от большинства дверей, ведущих в холл, эта открывалась наружу. Потом я понял почему: сразу же за этой дверью находилась другая, открывающаяся внутрь. Я заметил, что на Вадю звуконепроницаемые двойные двери произвели должное впечатление. Она бросила на меня косой взгляд, пожала плечами, распахнула вторую дверь и вошла в комнату. Я последовал за ней, закрыл обе двери и, заперев внутреннюю, положил ключ себе в карман.
Не считая двойных дверей, квартирка имела сообразный этому трущобному району облик. На полу лежал вытертый ковер, в углу примостился обшарпанный комод, рядом с ним — видавшая виды кровать, а посреди комнаты одиноко скучало кресло, которое сохранилось куда лучше, чем прочие предметы обстановки. На комоде стоял эмалированный таз и кувшин с водой, Из-под кровати выглядывала треснувшая ручка ночного сосуда. Источником света в комнате служила деревянная лампа, свисающая на цепи с потолка — когда-то это была газовая горелка. Несмотря на свой явно преклонный возраст, лампа прекрасно освещала помещение.
Вадя повернулась ко мне. В этой унылой комнатенке ее роскошная прическа и богатые меха смотрелись несколько неуместно. Мне на мгновение стало не по себе, но, черт побери, она же в, действительности была вовсе не симпатичной пышечкой мадам Дюмэр, а просто дешевой актриской, разодетой в пух и прах, ясное дело, за счет государственного бюджета ее страны.
— Мэттью, я правда... — начала она.
Изящные лайковые перчатки белого цвета создавали ей только помеху. Они сковывали движения се проворных пальчиков, и к тому же от моего взгляда не могло ускользнуть ни одно незаметное движение ее рук. Когда одна из них вдруг исчезла в складках мехов, я резко ударил Вадю в солнечное сплетение, рискуя нанести урон се дорогому наряду. Вадя, задохнувшись, переломилась пополам. Я вцепился ей в шею мертвой хваткой, и она повалилась на пол. То есть, понимаете, можно всю ночь вежливо задавать вопросы и ровным счетом ничего не добиться. Но коли проводить допрос все же надо, то можно сэкономить массу времени, если сразу внушить допрашиваемому мысль, что в случае необходимости ты не прочь сбить в кровь костяшки своих пальцев.
Я поднял оброненную ею сумочку и распахнул норковый палантин. Она слабо пошевелилась. Дожидаясь, пока она окончательно придет в себя, я изучил содержимое сумочки. Там не оказалось ничего особенного, кроме обычных дамских аксессуаров и нескольких официальных документов, удостоверяющих личность богатой вдовы мадам Эвелин Дюмэр, гражданки Франции. Я бросил весь этот хлам на кровать.
В ее мехах, однако, как я и предполагал, меня ожидала более интересная добыча. В крошечном потайном кармашке я обнаружил автоматический пистолет. А из-под шелковой подкладки выудил пластмассовую коробочку. Коробочка содержала набор разнообразных таблеток и порошков вкупе с техническими средствами их применения. Это была их версия “фармацевтического комплекта” — вроде того, что покоился на дне моего чемодана в отеле “Кларидж”.
Тут я вспомнил, как в Мексике Вадя очень умело пользовалась снотворными снадобьями. Правда, тогда она действовала ради нашего общего блага. Сейчас же об этом ее умении не следовало забывать ни на минуту. Я бросил обнаруженные игрушки на кровать, подошел к ней и ткнул бездыханное тело носком ботинка.
— Просыпайся, крошка, — приказал я. — Но без спешки. — Она не пошевелилась. — Перестань, Вадя! Не изображай дохлого опоссума. Это же твой добрый приятель Мэтт. Ты помнишь Мэтта, на чьей груди ты однажды выжгла утюгом свои инициалы? Вставай и присаживайся в это кресло. Но только смотри: без глупостей!
Наконец она завозилась, приподнялась на руках и взглянула на меня сквозь пряди упавших на лицо волос. Она начала что-то говорить, потом передумала, выпрямилась и, неверными шагами подойдя к креслу, села. Я приблизился к ней вплотную.
— Твой пистолет у меня, — сказал я. — Как и твоя походная аптечка. Но прежде чем мы займемся уроком пения, я бы хотел получить от тебя еще кое-что. Ты мне сама отдашь, или тебя раздеть и поискать?
— Я... не понимаю.
— Хватит ломать комедию, Вадя! Оставь это сосункам! Мы же с тобой оба профи. Где-то она у тебя припрятана. Отдай! Ампулу с ядом.
Ее глаза сузились, возможно, от дурного предчувствия. То, что я перед допросом захотел отнять у нее ампулу с цианистым калием, которую агенты нашего уровня всегда имеют при себе, заставило ее предположить, что дело серьезное. На это я и рассчитывал.
Поразмыслив немного, она глубоко вздохнула и, сняв перчатку с левой руки, бросила ее мне. Я поймал перчатку на лету.
— Кнопка, — хрипло произнесла она.
Я исследовал перчатку и понял, что она мне не солгала. Крохотная кнопочка оказалась вовсе не кнопочкой. Пока я ее рассматривал, Вадя сняла вторую перчатку и бросила ее на кровать, после чего поступила, совсем по-женски: стала поправлять сбившуюся прическу и оглаживать юбку. При виде порванного чулка она скорчила раздраженную гримаску.
— Ты сегодня непривычно груб, милый, — укоризненно произнесла она. — Взгляни, что ты сделал с моим чулком!
— К черту чулок — отрезал я. — Это же твоя рабочая одежда. Как фартук кузнеца или комбинезон слесаря. Так что естественный износ предусмотрен — нечего мне вешать лапшу на уши. Я же знаю: при составлении отчета ты укажешь, что потратилась на три пары. Если, конечно, останешься жива. Перестань горевать о чулке и лучше подумай о своей голове, куколка. Твои хозяева не смогут купить тебе новую, если ты потеряешь эту.
Она расхохоталась.
— Ты и впрямь пытаешься меня запугать, Мэттью? Неужели ты меня так плохо знаешь? — Я не ответил. Я ждал вопроса, который она обязательно должна была мне задать, если, конечно, не знала заранее, что нас привело сюда. И она его задала. — Зачем ты меня сюда привел? Что тебе надо?
Я смотрел на нее — слегка помятую и всклокоченную и уже начисто позабывшую свою роль с фальшивым акцентом, фальшивыми документами и фальшивой пикантностью форм. А думал я о худенькой загорелой блондинке, чья жизнь, возможно, зависела от того, что произойдет в этой комнате в ближайшие минуты. Я полез в карман и вытащил свернутый черный ремень.
— Мне нужен ответ только на один вопрос, — тихо произнес я. — Я хочу знать, где Уинни.
Она бросила взгляд на ремень. И вновь в ее глазах мелькнула тень недоброй догадки.
— Уинни? Какая Уинни?
И тут я впервые испытал истинное облегчение — точно гора с плеч свалилась. Значит, я все же не ошибся. И не терроризировал невиновную женщину — невиновную, по крайней мере, в одном пункте. Потому что даже если Вадя и не была каким-то образом замешана в похищении, она не могла не знать, кто такая Уинни. Ведь она мне ее очень точно описала, когда мы с ней болтали в коктейль-холле отеля. Вадя мне тогда сказала: “Но теперь-то у тебя молоденькая блондинка-жена, как мне доложили”. Конечно же, на том брифинге ей сообщили и имя моей жены.
Инстинктивная попытка Вади сделать вид, будто она ничего не знает, была сродни нервному рефлексу, который выдает тебя с головой: такое случается, когда, пропустив несколько стаканчиков для бодрости, на протяжении многих часов ждешь подходящий момент, чтобы разыграть какую-нибудь дурацкую сцену, и несколько раз едва не срываешь спектакль...
Если бы имя “Уинни” не вызвало у нее никакого чувства вины, она бы не стала так поспешно отрицать, что оно ей известно.
Вадя поняла это и заявила:
— А, теперь вспомнила! Это твоя молоденькая жена? Она что — пропала?
— Плохо сыграно, Вадя. Никуда не годится, — сказал я.
— Ты считаешь, мне что-то известно? Но уверяю тебя...
— Перестань! Не утруждай себя отрицанием вины, дорогая! Я сам за тебя сделаю заявление. Тебе ничего не известно, тебе никогда ничего не было известно и тебе никогда ничего не будет известно.
