лопаткой. Его закололи именно немецким кинжалом с эсэсовскими рунами на рукоятке. Хотя тогда такие кинжалы, кортики, штыки-ножи были практически у каждого московского пацана.
Местные блатняки, начиная от Леши Колуна, авторитетного вора, державшего Тишинку, и кончая огольцами, мелкой шпаной, к Андрюхе относились почтительно. Как сказал мне живший в нашем дворе карманник Миша Бегунок, Андрюху Поляка заделали за старые дела.
– Какие? – удивился я.
– Это не наша печаль. Он у себя в Белоруссии в большом авторитете был.
Перестал играть аккордеон во дворе, и стал он скучным, как наша жизнь.
Когда звучали в нем прекрасные мелодии, даже облупленные стены деревянных домов с покосившимися окнами казались декорацией к какому-то фильму из неведомой жизни, которые мы так любили смотреть в кинотеатре «Смена».
Кто и за что убил Андрюху Поляка, я так и не узнал. Среди пацанов ходило много легенд, где велосипедный мастер из Пинска становился чуть ли не главным немецким шпионом.
Что поделаешь, война кончилась всего два года назад.
А через тринадцать лет, в начале апреля, я ехал в поезде «Барановичи – Пинск». Я уже достаточно пошлялся по стране и видел всякое, но никак не мог представить, что в самом центре страны сохранилась многокилометровая узкоколейная дорога.
Еще в Барановичах я с удивлением увидел, что состав потянет пузатый паровоз, смахивающий на поставленный на колеса самовар. Вагоны были облупленные, на некоторых из-под остатков краски ясно проглядывали фрагменты белого польского орла.
Что говорить, хоть и задворки, но Европа.
Собрав необходимый материал для очерка о секретаре комсомольской организации, я, конечно, зашел в милицию. Там с сыщиками из угрозыска мы выпили, поговорили за жизнь, и я услышал много интересных историй, связанных с оккупацией.
Вечер мы заканчивали в заведении, которое, как мне сказали, раньше именовалось «Бристоль», а ныне просто – ресторан. На сцене появился оркестр. И аккордеонист заиграл щемящие польские танго моего детства.
– Послушайте, ребята, а у нас во время войны инвалид из Пинска играл во дворе эти мелодии.
– Из Пинска? – оживились ребята.
– Анджей Козура, он был велосипедный мастер.
– Что-то знакомое, давай завтра поедем к одному нашему ветерану, он собирает материалы по криминальной истории Западной Белоруссии.
На следующий день мы уже сидели в большой комнате с великолепным эркером, выходящим на реку Пину.
– Значит, Козура, – хитро улыбнулся хозяин.
Он вынул из шкафа несколько папок и положил передо мной.
На них красовались старые польские орлы с короной.
– Глядите.
Хозяин перелистал папку, и я увидел фотографию Андрюхи Поляка: с твердого глянцевого фото на меня глядел весьма элегантный господин в двубортном пальто, шляпе-борсалино и галстуке-бабочке.
– Это он.
– Еще бы, – засмеялся хозяин, – Анджей Козура был известным в Европе человеком. Знаменитым кобурщиком.
Кобур – это специальное приспособление, при помощи которого делается отверстие в стене банка, ломбарда, ссудной кассы. Изобретено в Польше, и тамошние кобурщики приглашались на гастроли по всей Европе. Помните фильм «Ва-банк»? Там Датчанин вскрывает стену банка приблизительно таким же образом.
Но вернемся к Козуре. Оказывается, его разыскивала полиция Румынии, Чехословакии, Австрии. Только вторжение немцев в Польшу в 1939 году спасло его от ареста.
Год Козура честно чинил велосипеды и мотоциклы, а потом вместе со своими тремя сообщниками начал готовить новое дело.
Когда Германия напала на Польшу, вполне естественно, началась паника, людям срочно понадобились деньги, чтобы уехать от войны куда угодно, хоть на Северный полюс.
Очень много ценностей скопилось в брестском ломбарде. После прихода советских войск ломбард из частного стал государственным, и новая власть была готова платить по финансовым обязательствам старых хозяев.
Козура и его друганы были людьми серьезными, они завербовали служащую ломбарда, которая не только рассказала, сколько ценностей находится в хранилищах, а, главное, сняла слепки с ключей.
Сначала думали устроить налет, но потом решили действовать иначе. 14 июня 1941 года кобуром вскрыли стену, проникли в помещение, никакой охранной сигнализации не было, вскрыли хранилище и унесли огромное количество ценностей.
Когда служащие ломбарда в понедельник пришли на работу, Козура, напевая танго, чинил велосипеды в Пинске.
А через неделю началась война.
Ценности брестского ломбарда так и не нашлись, не всплыли они и после войны. Наверно, схрон Козуры случайно попал к немцам.
А вот за что убили человека, которого все знали как Андрюху Поляка, неизвестно. В тот день были выдвинуты две версии. Его могли разыскать подельники по брестскому делу и убили, считая, что он присвоил ценности. А может, все было еще проще: убили не Анджея Козуру, а Андрюху Поляка за не ведомые никому дела с московскими блатняками.
Иногда, крайне редко, телевидение показывает фильм Евгения Габриловича и Михаила Ромма «Мечта». Там есть сцена в ресторане «Атлантический океан», где и звучит одна из мелодий, которую играл в Большом Кондратьевском Андрюха Поляк. Я слушаю ее и вспоминаю фотографию знаменитого кобурщика Анджея Козуры. Шляпа-борсалино, двубортное пальто, галстук-бабочка.
Его давно нет, а мелодия, подаренная им, жива.
Однажды летом мы делали фильм «Время жестоких». Когда я писал сценарий, мне хотелось передать обстановку чудовищного разлома начала так называемых реформ. Показать людей, утративших в одночасье нравственные ориентиры.
Как ни странно, главной приметой тех дней стали уличные оркестры. Они играли в переходах, на тротуарах, в скверах – везде, где люди могли бросить в лежащую шапку или картонный ящик какие-то деньги. Москва запела, но это была музыка горя и нищеты.
Я написал подлинную сцену. На Новом Арбате, недалеко от ресторана «Прага», играл коллектив знаменитого Бориса Матвеева. Он сам, как всегда элегантный, со знаком «Заслуженный артист СССР» на темном пиджаке, мастерски работал на ударных. Люди слушали, аплодировали, бросали деньги в картонный ящик. Я дождался перерыва и подошел к Борису.
– Вот видишь, Москонцерт накрылся, работы нет, пришлось стать уличным музыкантом, – вздохнул он.
– Это не самое плохое.
– Конечно, ты посмотри, как нас слушают.
Публика принимала музыкантов великолепно.
Мы через тринадцать лет воссоздали эту сцену и сняли ее для нашего будущего фильма. Сняли всю, кроме одной детали.
