ручеек, и в нем воды было побольше, и была она потеплее, что ли. И несла она вот что:
«Все верно, конечно, только не пугай себя раньше времени. Знаешь ведь прекрасно: кто попадает под такие вот разборки? Да молодняк, никто другой. Старые кадры выживают даже и там, где вроде бы невозможно. Почему? А по той простой причине, что сопляки начинают слишком уж грешить, стремясь побыстрее подвести под себя надежный фундамент благополучия. И сколько ни внушай им, что все хорошие дела делаются спокойно, разумно, постепенно, что на все есть свои законы, хоть они на бумаге и не записаны, и каждый серьезный человек эти законы знает, – молодые всегда умнее всех. Вот они и горят. И страдают. А я как-никак второй десяток лет в ДП дохаживаю, живу разумно, знаю, что можно, а чего никак нельзя, даже если очень хочется. И начальству это известно, а оно таких уважает, потому что мы никогда никакой боли – ни головной, ни тем паче зубной – им не причиняем. И они тоже чтят законы, которые и на них самих распространяются и где четко обозначено, что почем. То есть на каждое нарушение закона есть, с одной стороны, санкция – это по-письменному. С другой же – существует и расценка, сколько стоит полная отмазка в каждом таком случае. Не по-письменному, но по жизни; и это всегда надежнее. И ты, друг, знаешь, во что тебе обойдется прегрешение, на какое ты вроде бы хочешь решиться, а также и то знаешь, что такая заначка у тебя есть. Конечно, похудеет она ох как заметно, и это не то что неприятно – просто отвратительно, но если тебе вдруг раз в жизни пришла в голову такая блажь – ну что же, за свои деньги можно позволить себе почувствовать себя каким-то другим, не таким, как всю жизнь до этого. Зато Виргу я этим уже насмерть к себе привяжу на все времена. А то ведь последнее время стало казаться… Ну что поделать, моложе я не становлюсь… Постояльцы эти ее – народ разный, и бывают среди них и такие, кто всерьез ее может охмурить, баба-то ведь завидная, верно? А мне без нее как-то не по себе будет, привык уже, что она есть, привязался, может, и не следовало до этого доводить, но поздно жалеть, все само собой сделалось, и, как говорится, после драки стрелять незачем…»
В таких вот мыслях патрульный Гер не пропустил нужной остановки, вовремя вышел и не пошел даже, а побежал, и не к тому дому, где сам квартировал, а к домику Вирги. Так спешил, может быть, потому, что боялся передумать. Но этого, наверное, он и сам не знал, а уж мы – тем более.
Весь этот квартал был уже обложен силами местной полиции, получившей соответствующие распоряжения. Гер был, конечно, замечен, но останавливать его не стали: свой брат полицейский, тоже, наверное, выполняет какое-то распоряжение. Да если бы и остановили, хватило бы и того, что он здесь живет. Так что до намеченной цели он добрался беспрепятственно.
А вот другому человеку, лицу, скажем прямо, совершенно благонамеренному и ни в чем не виноватому, не повезло. Он тоже двигался в том же направлении, и целью его был тот же дом Вирги, в котором он вот уже четыре дня как снимал комнату, поскольку в столицу приехал из далекого края. К его беде, он имел к полиции лишь страдательное отношение, как и большинство из нас, и потому был задержан и (поскольку все полиции во всех мирах исповедуют одно и то же правило: лучше пересолить, чем недосолить) отправлен в местный подучасток – до выяснения. Тем более что от него исходил определенный запах, что для столичного гостя из глубокой провинции, согласимся, совершенно естественно. Там он и провел ночь, молчаливо негодуя, однако наутро, хотя и не сразу, справедливость восторжествовала и он был отпущен с миром, почти ничего не лишившись – так, каких-то мелочей недосчитался, но это было делом как бы само собой разумеющимся; к тому же что-то ведь ему и оставили. Так что особо волноваться за его судьбу, право же, не стоит.
Гер же, как уже сказано, никаких препятствий не встретил. Подошел и постучал.
Оказавшись в сети улочек и переулков, обставленных одно – и двухэтажными домиками скорее сельского, чем городского облика, можно было в ней заблудиться, но спрятаться от погони вряд ли удалось бы: кто же это среди ночи пустит к себе незнакомую ораву? Да никто, вот полицию вызовет любой – просто ради самосохранения. Но оказавшиеся на окраине люди ничего подобного сделать и не пытались, наоборот, умерили шаг по команде старика, а он вел их, похоже, уверенно, зная – куда и зачем. И собачья грызня, как ни старались полицейские, еще была в самом разгаре, когда девятеро остановились перед первым и единственным в этом квартале большим, длинным и многоэтажным зданием. Остановились опять-таки по команде старика и, тяжело переводя дыхание, вытирая пот, выслушали его слова:
– Сейчас войдем. Тихо, спокойно, стараясь не шуметь: здесь всякий народ обитает, и нам с ними общаться нет надобности. Внутри будет темно, так что держитесь друг за друга. Поднимемся на седьмой этаж, там есть то, что нам нужно.
– Разве это обитель? – спросила одна из женщин. – Мне казалось…
– А что нам тут нужно? – одновременно задал вопрос мужчина.
– Нет, Морна. Это не обитель, я предупреждал, – ответил старик. – Но отсюда мы в нее попадем без особых трудностей. Когда придет время. Что нам нужно, Сидон? Хороший, мощный компьютер, ничего другого. И он тут есть. Готовы? Тогда – вперед и вверх!
– Ближе к Господу, – не без иронии заметил Сидон.
– Именно так.
И они двинулись вверх по узкой и достаточно крутой лестнице, каждый положил руку на плечо идущего перед ним. Больше никто не произнес ни слова, тишину нарушало только приглушенное шарканье подошв да дыхание, все еще не вернувшееся к норме. Но эти звуки, если кто-нибудь их и слышал, по-видимому, не несли в себе опасности.
В собачьей битве потери понесли обе стороны, но победа, можно считать, осталась за бродячей армией, потому что в конце концов полицейские собаки вместе с их проводниками и всей группой покинули спорную территорию. На самом деле, конечно, полиция ни на что не претендовала – она выполняла свою задачу и в итоге выполнила: пробилась-таки на окраину. Пусть и несколько потрепанные, псы не потеряли след и успешно довели группу до корпуса, в котором укрылись девятеро.
Стук Гера в дверь был услышан не сразу, потому что внутри дома, в самой просторной из сдающихся комнат, шел в это время очень оживленный разговор. Начался он сразу же после того, как Ульдемир, убедившись в том, что в ближайшие минуты их безопасности никто не угрожает, попросил всех не двигаться и не разговаривать и, к великому своему облегчению, передал наконец всем членам экипажа те новые свойства, которыми их планировала наделить Ферма на время уже начавшейся операции. Это заняло менее трех минут и еще две понадобились пятерым, чтобы прийти в себя и справиться с новыми ощущениями. Вирге, конечно, ничего из этих способностей не предназначалось, однако как знать, может быть, каким-то краешком и ее задело. Ульдемир был все-таки достаточно неопытным в таких делах человеком.
А потом и начался разговор. Скорее даже спор. А еще точнее – чуть ли не допрос. И очень пристрастный, потому что допрашивающих было целых шестеро, отвечать же на все и за все приходилось одной-единственной женщине, совершенно не готовой к тому же к подобному повороту событий.
Да, недаром, видимо, говорится: всякое доброе деяние наказуемо. Добавим: и чем оно добрее, тем более суровым грозит стать воздаяние. Похоже, что в нашем случае именно так оно и получилось.
– В плохом мире ты живешь, женщина, – проговорил Гибкая Рука, едва успев оглядеться в комнате. – Нет, тут хорошо. В городе плохо. Много людей, мало связи между ними. Каждый за себя, никто – за всех. Не видно племени. Просто толпа. Такие долго не живут. Поверь. Такие люди слабы. Как можно? Что за порядки? Пришельцев надо встречать добром. А тут? Мы не успели выйти – нас сразу же хотели куда-то тащить.
В ответ на что Вирга смогла лишь пожать плечами и ответить:
– Это и есть порядок, что же другое? А каким, по-вашему, он должен быть? Всякая неясность требует выяснения. Как же можно что-то выяснить, если не задержать вас – да не обязательно вас лично, а кого угодно, кто неясен.
– Если бы государство – это бы мы еще поняли. С государством обычно не спорят, хотя далеко не всегда соглашаются. Но если это не оно, то что же тогда? Получается, что просто бандиты? И они выступают вместо государственной власти?
– Вовсе нет.
– Не понимаю…
– Да зачем им выступать вместо власти, если они сами и есть – власть?
– Вы что же, хотите сказать, что они заодно с государственной властью?
– Вовсе нет. Они – сами по себе власть.
