Ползун (на самом деле то был, по моему понятию, автобус то ли на воздушной подушке, то ли на антигравах) остановился, медленно опустился на полозья. Прозвучала информация на языке, которого еще за мгновение до того я не знал, но сейчас все понял, словно бы он был моим родным, русским. У выхода на минуту возникла легкая толчея: конечная остановка, пассажиры торопились выйти и пробежать те несколько метров, что отделяли нас от здания вокзала, – спешили, потому что снаружи был ливень и вода хлестала, казалось, со всех сторон: сверху, снизу и со всех румбов одновременно. Я вышел последним, в три прыжка достиг навеса, но внутрь не пошел, вместо этого присел на одну из скамеек, что стояли под навесом вдоль всего фасада.
Мне нужно было несколько минут полного одиночества. Такое своего рода тамбурное время, без которого не обойтись при внезапном переходе из одного мира в другой, совершенно непохожий на тот, где вы вот только что были. Эти минуты особенно необходимы, когда условия, в которые вас перенесли, являются для вас совершенно новыми, с ними не связано ничто в вашем опыте, и перед тем как предпринять хоть какое-то действие, обязательно нужно ощутить эту обстановку, почувствовать себя ее частью, пробудить в себе чувство дома, то есть чего-то хорошо знакомого и близкого, и лишь позволив хилому ростку этого чувства укорениться и подрасти, можно начинать действовать, не боясь сразу же привлечь к себе неприязненное внимание окружающих, что чаще всего приводит к быстрому провалу.
Так вот, сейчас я оказался именно в таком положении, потому что ни разу не бывал ни в этом мире, ни, естественно, в этом городе, огромном, судя по расстоянию, какое пришлось преодолеть ползуну-автобусу от въезда, где прямо в воздухе каким-то способом было начертано название города, до того места, где я сейчас сидел. Название было – Кишарет. Я знал, что в нем – в названии – на местном языке заложена идея величия и этого города, и (пусть и в меньшей степени) всего этого мира, поскольку здесь давно уже не осталось деления на разные государства, что свидетельствовало о почтенном возрасте местной цивилизации.
Итак, Кишарет, давай будем знакомиться.
Сперва я использовал возможности зрения. Фасад вокзала, перед которым я сидел, выходил на площадь, весьма обширную, с живым движением пешеходов, не подчинявшихся, похоже, никаким правилам. Они пересекали это пространство вдоль и поперек, кому как взбредет в голову – и ни одного регулировщика не было видно. Можно было удивиться, но я не успел, потому что в следующее мгновение понял: все в порядке, здесь просто нет транспорта, его потоки струятся по туннелям под этой площадью. Ведь и ползун, доставивший меня сюда, вынырнул из такого лишь в десятке метров отсюда и наверняка уедет снова в туннель. Интересно, какая часть транспортного движения в Кишарете упрятана под поверхность или, наоборот, – поднята на эстакады? Непременно нужно разобраться. Потому что от этого моя безопасность зависит в первую очередь. Однако перед тем, как встать и пойти, нужно еще пооглядываться.
Величина площади заставляла предположить, что я находился никак не в центре города. Ядром всякого поселения является его историческая, древнейшая часть, возникавшая по принципу минимальных расстояний, как правило, задолго до появления механического транспорта. Правда, бывали исключения, но они относились или к нашей Земле, где уже достаточно развитая цивилизация вдруг открывала для себя новые огромные территории, или же к мирам совсем молодым. Но они просто не могли успеть провиниться до такой степени, чтобы…
Стоп. Рано об этом. Думай дальше спокойно, не забегая вперед.
Ни одно здание из окружавших площадь не выглядело старше, чем… Я остерегся называть цифру, не ощутив еще темпа здешней жизни. Все это могло быть построено и десять, и сорок лет тому назад. Но, во всяком случае, история этих мест была молода, город явно рос – и это было очком в его пользу.
Атмосфера этого места показалась мне спокойной. Хотя какое-то напряжение в ней, безусловно, ощущалось. Но оно не вызывалось, как я почувствовал, страхом за свою безопасность или боязнью завтрашнего дня. Такое возникает, как правило, перед большим праздником или событием, способным повлиять на жизнь здешних обитателей в будущем. А каким будет это событие, помогло понять множество красочных, мигающих и переливающихся разноцветными огнями табло, стел, возникающих и тающих прямо в воздухе голографических фигур; все они предвещали наступление грандиозного празднества, а именно – первенства Альмезота по какой-то спортивной игре; сути ее я еще не понял, но ясно было, что в поединке сойдутся две команды, борющиеся за один мяч. Вообще-то, везде, где живут люди, спортивные игры в принципе похожи друг на друга, да суть ее меня и не интересовала. Однако вся эта реклама заставляла предположить, что никаких серьезных беспорядков, тем более глобального масштаба, здесь не ожидалось. Никакого конца света.
Но спортивная эта тема была не единственной; куда более фундаментальными казались такие тексты, как, например, «Покупайте! Продавайте! В этом – смысл жизни!», «На седьмой день Бог создал деньги!», «Самые выгодные проценты только в Храме» и еще много в таком же духе. Вероятно, это должно было свидетельствовать о том, что деловая жизнь в городе била, как говорится, ключом. Интересно, что такое «Храм»: неужели у кого-то хватило наглости, чтобы назвать так банк или другое финансовое учреждение? А хотя – здесь чужой монастырь, значит, и устав свой, а поспешные суждения редко оказываются верными.
Суждения – да, но не ощущения – им как раз нужно доверять.
Попробую выделить их в чистом виде. Отключившись от собственного настроения и от всего, что может мешать, в частности – от скверной погоды. Я закрыл глаза и представил, что дождя нет, все прекрасно, просто чудесно, солнце сияет вовсю, просто отсюда мне его не видно, так что, любезный капитан Ульдемир, поехали, пусть даже не трогаясь с места.
Прежде всего – действия на ближайшие часы. Мне предстоит: первое – здесь, на этом самом месте, дождаться друзей, всех пятерых. Не знаю, каким путем они будут сюда добираться, однако уверен: доберутся, не заставляя меня ждать слишком долго. Второе: найти более или менее надежное убежище, базу, откуда мы будем выходить на поиски и куда возвращаться. Третье – а может быть, и первое, – заранее представить себе, как мы – каждый из нас – должны будем тут выглядеть: одежда, манера двигаться – ни в коем случае не группой, это способно сразу же вызвать у окружающих какие-то подозрения, и тому подобное. То есть сейчас – наблюдать и, как говорится, мотать на ус. И, что еще важнее, попытаться уже сейчас, сразу заглянуть в мысли одного, другого, третьего, чтобы узнать, о чем аборигены думают, как чувствуют… Как живут, одним словом. Чем и ради чего. Что заставляет Ферму – а на самом деле, конечно, тех, кто куда выше, – думать о крайних мерах по отношению к этому миру, внешне вполне благополучному?
Для этого необходимо привести себя в состояние прибора: ничего своего, одна лишь объективность и точность. На краткое время отказаться от услуг зрения и слуха, не ощущать, только лишь настраиваться на проникновение в чужие мысли и чувства. Итак…
Я почти достиг нужной степени сосредоточенности, как вдруг почувствовал, что скамейка, на которой я до сих пор пребывал в несколько подмоченном одиночестве, ощутимо дрогнула, сбив мою не без труда достигнутую настройку.
Ах ты!..
Пришлось приоткрыть глаза, покоситься.
Ну, понятно. Кто существует для того, чтобы расстраивать и разрушать все мужские замыслы? Вот именно: женщина.
Во всяком случае, если быть точным, существо женского пола. Человеческая самка. «Женщина» для меня – слово высокое, по-моему, оно как титул, которого заслуживают единицы, а эта особь к ним никак не относилась. Мокрая курица, вот кем она была. И чего ради она села именно сюда, когда и правее, и левее стоит еще не менее десятка точно таких же сидений? Уж не из желания ли завести знакомство? Это со мной, чья последняя подруга была властительницей целого мира?! Ну, знаете ли…
Я откашлялся, как мне показалось, очень выразительно, скорее эти звуки напоминали рычание потревоженного – скромность не позволяет мне сказать «льва», но именно что-то такое я имел в виду. Однако непрошеная соседка, похоже, не бывала в национальных парках, даже зоосад не признавала, и мой рык на нее никак не подействовал, мокрые сосульки ее волос даже не дрогнули; она, как ни странно, не смотрела в мою сторону, и это уже само по себе было обидно.
– Мадам, – сказал я, стараясь сохранять полное самообладание. – Не будете ли вы столь любезны и не
