талант должны вселять ужас в сердца стоящих на пути господа и быть карающим мечом в борьбе с ними.
Сейчас, наблюдая за тем, как Мать Грейс погружается в транс, Кайл Барлоу взирал на нее с нескрываемым обожанием. Он не замечал неопрятную копну седых, нечесаных, спутавшихся и сальных волос; в его глазах эти волосы в мерцающем золотистом свете превращались в божественный нимб, обрамляющий ее лик, в таинственный ореол. От его взгляда ускользало, что на ней мятое, в жирных пятнах платье с приставшими к нему нитками и каким-то пухом, что плечи в перхоти. Он видел только то, что жаждал увидеть. А жаждал вечного блаженства.
Она издала стон, веки задрожали, но не разомкнулись.
На лицах одиннадцати апостолов тайного синедриона, сидящих на полу и сжимающих в руках подсвечники, отразилось внутреннее напряжение, но никто из них не произнес ни одного слова, не издал ни единого звука, который разрушил бы хрупкие чары.
– О мой бог! – сорвалось с губ Матери Грейс, как будто ей явилось нечто, внушающее благоговейный трепет. – О боже, боже!
Веки дергались, тело сотрясала дрожь, она нервно облизывала губы.
На лбу выступила испарина.
Дыхание стало еще более тяжелым и неровным. Она хватала воздух открытым ртом, словно тонула, потом втягивала воздух в себя, сжав зубы, с леденящим душу шипением.
Барлоу терпеливо ждал.
Мать Грейс воздела руки, пытаясь обнять пустое пространство перед собой, в свете пламени вспыхнули перстни. Затем руки упали, беспокойно, точно умирающие птицы, дернулись и застыли на коленях.
Наконец слабым, дрожащим, как струна, голосом, в котором с трудом угадывался ее собственный, она вымолвила:
– Убейте его.
– Кого? – спросил Барлоу.
– Мальчишку.
Одиннадцать апостолов вздрогнули, обменялись многозначительными взглядами, и от движения их свечей тени заколыхались и стали перемещаться по комнате.
– Джоя Скавелло? – спросил Барлоу.
– Да. Убейте его, – откуда-то издалека прозвучал голос Матери Грейс. – Немедленно.
По непостижимым ни для Барлоу, ни для самой Матери Грейс причинам он был единственным человеком, с которым она могла сообщаться, находясь в состоянии транса. Если к ней обращались другие, она просто не слышала их. Она была единственным медиумом между ними и миром духов, единственным посредником, получавшим откровения с того света; но только благодаря осторожности и терпению Барлоу, задававшего ей вопросы, эти откровения обретали ясную и законченную форму. Выполнение им именно этой миссии, его драгоценный дар, более чем что-либо другое, заставило его поверить, что он принадлежит к числу божьих избранников, как утверждала Мать Грейс.
– Убейте его.., убейте, – тихо бубнила она надтреснутым голосом.
– Вы уверены, что это тот самый мальчишка? – спрашивал Барлоу.
– Да.
– Это точно?
– Да.
– Как нам убить его?
Теперь лицо ее осунулось. На обычно гладкой коже появились морщины. Она была бледна, тело обмякло и стало похоже на мокрую скомканную тряпку.
– Как нам уничтожить его? – повторил вопрос Барлоу.
Ее рот был широко открыт, в горле хрипло клекотало, в уголке рта собралась слюна и медленно скатилась по подбородку.
– Преподобная Грейс! – взывал Барлоу.
Ее голос звучал слабее прежнего:
– Убейте его.., любым способом.
– Застрелить? Зарезать? Сжечь?
– Как угодно.., на ваш выбор.., только действуйте скорее.
– Как скоро?
– Время уходит. День ото дня.., он могущественнее… и неуязвимее.
– Убив его, должны ли мы совершить какой-нибудь ритуал? – вопрошал Барлоу.
– Только одно.., когда он будет мертв.., его сердце…
– Что? Что сердце?
– Надо вырвать, – сказала она голосом, в котором вдруг вновь появились металлические нотки.
– И что потом?
– Оно будет черным.
– Его сердце будет черным?
– Как уголь, и гнилым. И вы увидите…
Она приподнялась в своем кресле. По лицу катился пот. Капли испарины выступили на верхней губе. Мертвенно-белые руки дрожали на коленях, словно опаленные крылья ночной бабочки. Краски вернулись на лицо, но глаза оставались закрытыми. Слюна изо рта уже не текла, но еще блестела на подбородке.
– Что мы увидим, когда вырвем его сердце? – спросил Барлоу.
– Червей, – в голосе слышалось отвращение.
– В его сердце?
– Да. И копошащихся навозных жуков.
Апостолы о чем-то тихо переговаривались. Но это не имело значения. Теперь ничто не могло вывести ее из транса: она погрузилась в него целиком, растворилась в мире охвативших ее видений.
Подавшись вперед, упершись руками в свои жирные ляжки, Барлоу спрашивал дальше:
– Что нам надлежит делать после того, как мы вырвем его сердце?
Грейс с такой яростью принялась кусать губы, что, казалось, на них вот-вот выступит кровь. Она вздернула руки и стала перебирать ими в воздухе, словно ткала свой ответ из эфира.
Затем произнесла:
– Погрузите сердце в…
– Куда?
– В сосуд со святой водой.
– Из церкви?
– Да. Вода останется холодной.., а сердце.., будет кипеть, превратится в черный пар.., и улетучится.
– И тогда мы будем знать наверняка, что он мертв?
– Да. Мертв. Навеки мертв. Ему уже не вернуться в новом воплощении.
– Значит, у нас есть надежда? – спросил Барлоу, боясь в это поверить.
– Да, – глухо отозвалась она. – Надежда.
– Благодарение Господу, – сказал Барлоу.
– Благодарение Господу, – вторили апостолы.
Мать Грейс открыла глаза. Широко зевнула, часто заморгала и растерянно посмотрела вокруг:
– Где я? Что со мной? Меня знобит. Неужели я прозевала шестичасовые новости? Я не могу пропускать шестичасовые новости. Мне надо знать, что задумывают слуги Люцифера.
– Еще нет и двенадцати, – сказал ей Барлоу. – Шестичасовые новости еще очень не скоро.
Она уставилась на него осоловевшим, бессмысленным взглядом, которым всегда бывало отмечено возвращение из состояния глубокого транса.
– Кто ты? Я тебя знаю? Мне кажется, я не встречала тебя прежде.
– Преподобная Грейс, я – Кайл.
– Кайл? – она будто впервые слышала это имя. В глазах мелькнуло подозрение.
– Не волнуйтесь, – сказал он. – Успокойтесь и подумайте. У вас было пророческое видение. Вы сейчас
