– А что же тогда?
– Она ведь была генетиком-теоретиком, верно?
– Моя ма была подмастерьем у бога.
– Изобретатель ретровируса, создатель создания.
– Лечебных, полезных вирусов.
– За исключением одного.
– Твои родители тоже не подарок, – парировал я. Он ответил с ноткой искренней гордости:
– Ну, если бы моим предкам представилась такая возможность, они разрушили бы мир задолго до твоей ма.
Родители Бобби были владельцами «Мунлайт-Бей Газетт», единственной газеты в округе, и их религией была политика, а богом – власть. Это были типичные «плановики», безгранично верившие в собственную правоту. Бобби не разделял их утопических взглядов, и они отказались от него десять лет назад. Видимо, утопия требует абсолютного единомыслия, как у пчел или термитов.
– Я все думаю про тот вонючий роковой дворец, – начал он. – Брат, они не занимались биологическими исследованиями.
– Ходжсон был в герметичном костюме, а не в теннисных шортах, – напомнил я. – Это типовое средство биологической защиты.
– Это-то ясно. Но ты сам сказал, что это место создано не для возни с микробами.
– Да, там не была предусмотрена стерилизация, – согласился я. – Никаких обеззараживающих средств, кроме разве что безвоздушной камеры. И площадь слишком велика для секретной биолаборатории.
– Этот сумасшедший дом, эта световая бомба вовсе не лаборатория.
– Яйцевидная комната.
– Называй ее как хочешь. Тут никогда не было бунзеновских горелок, чашек Петри и клеток с белыми мышами, у которых вся голова в шрамах от нейрохирургии. Ты сам знаешь, что это было, брат. Мы оба знаем.
– Я как раз думал над этим.
– Это был транспорт, – сказал Бобби.
– Транспорт?
– Они всадили в эту комнату чертову уйму энергии, а когда она заработала на полную мощность, то куда-то зашвырнула Ходжсона. И еще нескольких человек. Мы слышали, как они звали на помощь.
– И куда же она их зашвырнула? Вместо ответа он промолвил:
– Саrре cerevisi.
– В смысле?
– Лови пиво.
Я вынул из сумки-холодильника ледяную бутылку и передал ему, помешкал и взял бутылку себе.
– Нельзя пить за рулем.
– Сейчас Апокалипсис. Не до правил. Сделав большой глоток, я сказал:
– Бьюсь об заклад, господь любит пиво. Значит, у него есть шофер.
По обе стороны от нас вздымались шестиметровые стены дамбы. Низкое беззвездное небо казалось железным и давило на нас, как крышка жаровни.
– Транспорт куда? – спросил я.
– Вспомни свои часы.
– Может быть, они испортились.
– Мои показывали ту же чушь, – напомнил он.
– Кстати, с каких пор ты стал носить часы?
– С тех самых, когда я впервые в жизни почувствовал, как бежит время, – ответил он, имея в виду не столько собственную смертность, сколько смертность всего человечества и конечность того мира, который мы знали. – Мужик, я ненавижу часы и то, для чего они созданы. Дьявольские механизмы. Но в последнее время я часто думал об этом самом времени, хотя до сих пор ничего такого не делал. Без часов на меня стал нападать какой-то зуд. Так что теперь я ношу их, как делает весь остальной мир. Разве это не засасывает?
– Засасывает.
– Хуже торнадо. Я сказал:
– В яйцевидной комнате время взбесилось.
– Эта комната – машина времени.
– Мы не можем делать такое предположение.
– Я могу, – сказал он. – Такой дурак, как я, способен на что угодно.
– Путешествия во времени невозможны.
– Средневековое представление, брат. Тогдашние люди сказали бы, что невозможны аэропланы, полеты на Луну, ядерные бомбы, телевидение и яичный порошок без холестерина.
– Ладно, предположим, что это возможно.
– Это возможно.
– Но если это было путешествие во времени, то при чем здесь герметичный костюм? Разве путешественники во времени должны соблюдать осторожность? Так подозрительны были только герои «Звездных войн», но этот фильм снят в 1980-м.
– Защита от неизвестной болезни, – ответил Бобби. – Может быть, тамошняя атмосфера бедна кислородом или заражена ядовитыми загрязнителями.
– Это в 1980-м?
– Должно быть, они собирались в будущее.
– Этого не знаем ни ты, ни я.
– В будущее, – настаивал Бобби; пиво явно добавило ему уверенности в себе. – Они думали, что нуждаются в защите с помощью космических костюмов, потому что… будущее могло быть совершенно другим. Так оно и вышло.
Ил, выстилавший пересохшее русло, отливал серебром даже без лунного света. Тем не менее апрельская ночь была темной.
Еще в семнадцатом веке Томас Фуллер сказал, что ночь темнее всего перед рассветом. С тех пор прошло больше трехсот лет, но он все еще был прав, хотя давно умер.
– Как далеко в будущее? – спросил я, снова ощутив дыхание горячего зловонного ветра в яйцевидной комнате.
– На десять лет, на век, на тысячелетие. Какая разница? Как бы далеко они ни улетели, что-то уничтожило их.
Я вспомнил призрачные голоса в овоиде: ужас, крики о помощи, вопли…
Меня затрясло. Глотнув из бутылки, я сказал:
– Эта штуковина… или штуковины в костюме Ходжсона…
– Это часть нашего будущего.
– Ничего такого в нашем мире нет.
– Пока нет.
– Но они такие странные… Должна была измениться вся экология. Измениться радикально.
– Если найдешь динозавра, спроси его, возможно ли это. Мне расхотелось пива. Я высунул руку из джипа и вылил остатки на землю.
– Даже если это была машина времени, – заспорил я, – она была демонтирована. Но Ходжсон, явившийся ниоткуда, круглая дверь, то исчезающая, то появляющаяся… все, что случилось с нами… Как это могло произойти?
– Остаточное действие.
– Остаточное действие?
– Типичное остаточное действие. В натуральную величину.
– Если взять мотор «Форда», убрать коробку передач и вырвать с мясом стартер, никакое остаточное действие не позволит этой чертовой машине добраться до Лас-Вегаса.
Глядя на мерцающее, слегка светящееся русло реки так, словно оно вело в наше странное будущее,
