— Ситуация куда хуже, чем сообщают средства массовой информации. Китайцы и их японские советники выдвинули свой командный пункт на русский берег Амура. Вторглись, правда, всего на несколько сот ярдов, но решительно отказываются уйти. На китайской стороне уже четыре дня скапливаются войска, они идут по главным дорогам к востоку от Нуньцзян, через Хинганские горы.
Я никогда не бил силен в географии, но понял, что дело серьезное, потому что Харри стиснул руки и снова повернулся ко мне:
— С русской стороны примерно на одной линии расположены города Завитинск, Белогорск, Свободный и Шимановск, и расстояние между ними невелико. В Завитинске размещен ракетный комплекс, нацеленный на некоторые китайские населенные пункты. В Белогорске находится филиал хабаровских лабораторий, занимающихся лазерами. Именно оттуда в последнее время приходили новости о возможности создания чего-то вроде лучей смерти. Весь тот район стал в последние годы стратегическим. Стоит китайцам захватить его, и они смогут контролировать часть территории русских. Так вот, по Амуру сплавляются мобильные ядерные устройства, нацеленные на Завитинск.
— Значит, война, — сказал я. — Но такое уже было. Чего-либо подобного мы ждем уже лет четырнадцать или даже больше. Какое отношение это имеет ко мне и Морсфагену?
— Мне позвонил один приятель — юрист, с которым я вместе учился, такой же динозавр. Он сообщил, что Морсфаген интересовался возможностью поместить тебя под стражу, как они пытались сделать много лет назад.
— Но этот бой мы уже выиграли.
— Тогда было мирное время. Так вот теперь Морсфаген хочет знать, не обстоят ли во время войны дела иначе.
— Закон есть закон, — возразил я.
— Но в условиях кризиса действие закона может быть приостановлено. И, как сказал мой приятель, генерал обронил словечко насчет того, что готов этому посодействовать. Это будет отвратительно, мерзко, грязно, вызовет осложнения — но возможно. Пока Морсфаген согласен работать с тобой на существующих условиях, но если ты загонишь его в угол или разозлишь сверх меры, он может решиться, даже рискнув карьерой, пойти на это.
Мне стало нехорошо. Нестерпимо хотелось сесть, но это было бы признаком слабости. Я знал, что Харри едва держится. Не стоило расстраивать его сильнее.
— А что ты об этом думаешь? — спросил я.
— То же самое. Только полагаю, что он может добиться успеха, в котором даже его советники не уверены.
Я кивнул:
— Мы будем играть с холодной головой, Харри. Будем так хладнокровны, что посрамим сосульки. Идем.
Он с облегчением вздохнул, выходя следом за, мной из пустого кабинета, и мы направились через холл в комнату с шестиугольными знаками на стенах.
— Вы опять опоздали, — сказал Морсфаген, сверяясь со своими часами и косясь на меня, словно ожидая очередной дерзости. Возможно, он решил, что еще одна моя остроумная реплика повергнет в прах его терпение.
— Извините, — сказал я, лишив его этого удовольствия. — Транспорт.
Генерал выглядел совершенно ошарашенным, он открыл было рот, намереваясь сказать что-то, но тут же закрыл его и стиснул зубы. Похоже, он предпочел бы оскорбление вежливости.
На этот раз я пришел в ИС-комплекс только ради денег, а вовсе не для того, чтобы демонстрировать свою сверхчеловеческую одаренность. Терапия компьютерного психиатра помогла мне. Еще несколько чеков в моем кармане, и мы с Мелиндой сможем путешествовать хоть целую вечность, убегая от уродства, грязи, войны и людей, увлеченных ими. Я думал о будущем для нас двоих, хотя еще не знал наверняка, испытывает ли она ко мне такие же чувства. Но я избавился от психологии пессимизма, в одночасье став оптимистом, и будущее виделось мне исключительно в розовом свете.
Ребенок был в трансе. Его губы слегка шевелились, открывая неровные зубы. Руки на подлокотниках кресла вздрагивали, хотя он и спал. Я дождался, пока ему введут наркотик, а потом мы заговорили на языке, Только нам одним понятном.
Я прыгнул из комнаты вниз, в лабиринт, не надеясь на лестницу, — пусть вчера она и была, но сегодня ее вполне могло не быть...
Копыта Минотавра стучали по камню, звеня, как россыпь стеклянных осколков.
Возник детский силуэт, но не такой четкий и реальный, как накануне. Не то он утратил силу, позволявшую ему игнорировать мое присутствие, не то придумал хитрую уловку, чтобы лишить меня защиты, — этого я не знал.
Повеяло слабым запахом мускуса, четче проявились ниспадающие темными волнами волосы, точно нарисованные пастелью.
— Уходи!
— Я ничего тебе не сделаю.
— И я не хочу тебе зла, Симеон. Уходи.
— Вчера, как ты помнишь, я сотворил меч из воздуха. Не надо недооценивать меня, хотя я и нахожусь в твоих владениях.
— Я прошу тебя уйти. Здесь ты в опасности.
— Какая же мне угрожает опасность?
— Не могу сказать. Просто знаю, что опасность существует.
— Не очень-то ты откровенен.
— Это все, что я могу сказать. Я выхватил меч, и Ребенок мгновенно растворился в странной голубой дымке, словно прилипавшей к стенам, — и тут же в коридор со свистом ворвался ветер, увлекая ее прочь. Туман пополз по камню стен и втянулся в яму.
Два часа на сеанс — два часа я находился на пыльной площадке над пропастью, ухватывая мысли и направляя их в водоворот, а какой-то иной уровень моего сознания отслеживал течение потока. Там было Б на темной траве... Близко склонившееся над холмом... Белое... БогБогБогБогБог... Б.., как вихрь над водами.., над полями.., идущий, идущий... Безжалостно приБлижающийся ко мне... Б... Б...
Я потянулся и крепче ухватился за продолжение этой мысли, отчасти потому, что она могла привести к чему-либо интересному, отчасти потому, что была чрезвычайно сильна, странна и казалась полной образов. Внезапно площадка под моими ногами исчезла, и я полетел в пропасть, полную кипящей лавы.
Порыв ветра поднял меня к реке прежде, чем я рухнул в этот котел безумия.
Я летел как коршун.
Река привела меня к океану.
Вода в нем была взбаламученной и горячей — кое-где спиральными струйками поднимался пар.
И плавали тающие льдины.
Я вынырнул на поверхность, отчаянно пытаясь удержаться на гребне вихревого течения, направляя мысли и сражаясь исключительно за целостность своего собственного разума. Тут меня внезапно приподняло и швырнуло на пенный вал, взметнувшийся в тяжелое черное небо — как пуля из винтовки, завывая и крутясь, я полетел...
...прочь из мыслей и разума Ребенка.
В комнате было темно. Гексаграммы горели на стенах, подсвечивая серьезные лица генералов и техников, на удивление похожих на горгулий.
— Он выкинул меня вон, — тихо произнес я, нарушив звенящую от напряжения тишину.
Все присутствующие повернулись ко мне с выражением крайнего недоверия. Хотелось бы мне, чтобы наше с генералом примирение началось раньше, тогда этот случай не выглядел бы столь подозрительным.
— Он просто вышвырнул меня вон из своего разума, — повторил я. — Такое со мной случилось впервые.
