– Анджела, – спросил я, – что же было не так с этой обезьяной?
Она не ответила. В ее широко открытых глазах плясали отблески пламени, а торжественное лицо напоминало скульптуру мертвой богини.
– Что с ней было не так? – повторил я вопрос.
– Это была не обезьяна, – почти прошептала она.
Я был уверен, что правильно расслышал ее слова, но они показались мне лишенными смысла.
– Не обезьяна? Но ведь ты сказала…
– Она только казалась обезьяной.
– Казалась?
– И, конечно же, это была обезьяна.
Вконец сбитый с толку, я не знал, что сказать.
– Была и не была, – совсем тихо прошептала Анджела. – Вот что с ней было не так.
Похоже было, что Анджела не в своем уме. Я начинал думать, что вся эта история может оказаться скорее выдумкой, нежели правдой.
Оторвав взгляд от горящих свечей, Анджела посмотрела на меня. Она уже не казалась некрасивой, но и хорошенькой, как прежде, тоже не стала. Мне почудилось, что лицо ее вылеплено из пепла и теней.
– Может быть, мне не стоило звать тебя. Я очень переживала из-за смерти твоего отца и, наверное, была не в состоянии мыслить рационально.
– Ты же сказала, что я должен что-то узнать, чтобы… защитить себя.
– Это верно, – кивнула она. – Так и есть. Ты должен знать. Ты висишь буквально на волоске и должен знать, кто тебя ненавидит.
Я протянул руку Анджеле, но она не взяла ее.
– Анджела, – умоляюще проговорил я, – я хочу знать, что на самом деле случилось с моими родителями.
– Они мертвы, Крис. Их больше нет. Я любила их, Крис, как любят самых близких друзей, но их больше нет.
– И все же я должен знать.
– Если ты полагаешь, что кто-нибудь должен заплатить за их смерть, то знай: за это никто и никогда не заплатит. По крайней мере ты этого не дождешься.
Никто не дождется. Пусть даже ты узнаешь всю правду целиком, но платить никого не заставишь. Что бы ты для этого ни делал.
Я вдруг заметил, что изо всех сил сжал руку в кулак.
Помолчал и бросил:
– Это мы еще посмотрим.
– С сегодняшнего вечера я больше не работаю в больнице Милосердия. – Сделав это печальное признание, Анджела словно бы съежилась и стала еще больше похожа на ребенка во взрослой одежде, на ту девочку, которой она была, когда приносила больной матери чай со льдом, подушки и лекарства. – Я больше не являюсь медсестрой.
– Чем же ты будешь заниматься?
Она не ответила.
– Ведь ты мечтала об этой работе с детства, – напомнил я.
– Я больше не вижу в этом смысла. Перевязывать раны на войне – благородное и важное дело. Перевязывать раны в разгар апокалипсиса – глупость. К тому же я превращаюсь. Я превращаюсь, разве ты не видишь?
Я и вправду ничего такого не видел.
– Я превращаюсь. В другую себя. В другую Анджелу. В кого-то, кем я не хочу быть. О ком даже подумать боюсь.
Я по-прежнему не мог ничего понять из апокалиптических рассуждений Анджелы. Может быть, из-за зловещих секретов Уиверна или смерти любимого мужа ее рассудок помутился?
– Если ты действительно хочешь все узнать, – сказала она, – то после этого тебе останется только поудобнее устроиться в кресле, налить себе в бокал то, что тебе больше всего по вкусу, и наблюдать за тем, как все рушится.
– Но я действительно хочу все знать, – требовательно произнес я.
– Что ж, в таком случае настало время шоу, – с неуверенностью сказала Анджела. – Но… О, Крис, это разобьет тебе сердце. – Лицо ее стало печальным. – Наверное, тебе действительно нужно знать все, но это знание может раздавить тебя.
Анджела развернулась и пошла к выходу из кухни.
Я последовал за ней, но она остановила меня.
– Для того чтобы найти то, что нужно, мне придется включить в комнатах свет. Подожди меня здесь.
