когда Том был ещё ребёнком. Итак, насколько было известно КГБ, оставалась только одна серьёзная угроза для успеха предприятия - мать Тома. Но эта проблема легко разрешалась, так как у КГБ были длинные руки. Пятого января 1951 года агенту в Нью-Йорке был послан приказ. Десять дней спустя мать Тома, возвращаясь домой с партии в бридж, погибла в автомобильной катастрофе. Ночь была тёмная, а узкая дорога обледенела, и эта трагедия могла случиться с каждым.
Весной 1951 года, через восемь месяцев после того, как Шелгрин попал в плен, Илья Тимошенко ночью прибыл в Хайсанский лагерь. Он приехал вместе с начальником КГБ, который задумал весь этот план. Звали его Эмиль Горов. Тимошенко и Горов ждали на частной квартире начальника лагеря, пока Шелгрина доставят из камеры. Когда американец вошёл в комнату и взглянул на Тимошенко, он сразу же понял, что ему предписано умереть. 'Зеркало, - изумлённо произнёс Горов. - Зеркальное отражение'.
Той ночью настоящего Томаса Шелгрина не стало.
На этой же неделе 'новый' Томас Шелгрин 'сбежал' из Хайсанского лагеря. Он сумел пробраться до дружественной территории, недалеко от которой располагалась его дивизия. Со временем он вернулся домой в Иллинойс, написал книгу и стал героем войны.
Мать Томаса Шелгрина не была состоятельной женщиной, но ей удалось скопить двадцать пять тысяч долларов в качестве пожизненной страховки, которая в случае её смерти выдавалась бы её сыну. Эти деньги и перешли к нему, когда он вернулся с войны. Он воспользовался ими и тем, что заработал от издания своей книги, чтобы купить салон по продаже 'фольксвагенов' как раз перед тем, как начался покупательский бум. Он женился и стал отцом дочери. Дело процветало так, как он и не мечтал.
Что касается операции 'Зеркало', то распоряжения для него были просты. От него ожидали, что он станет мелким бизнесменом и будет процветать, а если не сумеет, то КГБ осторожно, через третьи руки 'подкормит' его деньгами. К сорока годам, когда общество узнает его как респектабельного семейного человека и, как минимум, скромно преуспевающего предпринимателя, он займётся политикой.
Он и следовал этому плану, но с одним очень важным изменением. К тому времени, когда он был готов добиваться выборной должности, он стал очень состоятельным человеком. Он стал богатым сам, без помощи КГБ.
В Москве полагали, что он станет членом нижней палаты Конгресса и победит на перевыборах три или четыре раза. За эти восемь или десять лет он мог бы иметь доступ к невероятному количеству жизненно важной секретной информации.
Свои первые выборы он проиграл, в основном потому что после смерти первой жены не женился вновь. А в то время в американских политических кругах к холостякам относились предвзято. Два года спустя во время новой предвыборной кампании, чтобы собрать достаточное количество голосов, он воспользовался обаянием своей дочери Лизы Джин. И он снискал значительные симпатии, играя на трагической утрате жены, когда его ребёнок был ещё так мал. Он победил. Он быстро перебрался из нижней палаты в верхнюю и теперь выдвигался своей партией кандидатом в президенты. Его успех в тысячи раз превзошёл ожидания Москвы.
Но со временем его успех стал главной проблемой в его жизни. К сорока годам Томас Шелгрин, бывший когда-то Ильёй Тимошенко, потерял веру в принципы коммунизма. Как конгрессмена Соединённых Штатов, а позже - сенатора его призывали предавать страну, которую он научился любить. Он не хотел передавать информацию, но не мог и думать о том, чтобы отказаться. Он был собственностью КГБ.
Он был в ловушке.
Глава 83
- Но почему от меня забрали моё прошлое? - спросила Джоанна. - Украли у меня. Я не понимаю. Зачем вы послали меня к Ротенхаузену?
- Так надо было.
- Зачем?
Сенатор наклонился вперёд, мучимый особо сильным приступом боли. При дыхании в горле у него жутко клокотало. Через какое-то время он нашёл в себе силы снова сесть прямо. Он сплюнул тёмную кровь на ковёр и облизнул свои красные губы.
- Зачем этот ублюдок копался в моём мозгу? - требовала ответа Джоанна.
- Ямайка, - произнёс Шелгрин-Тимошенко. - Мы с тобой собирались провести целую неделю в нашем загородном доме на Ямайке.
- Вы с Лизой, - сказала Джоанна.
- Да. Я собирался прилететь из Вашингтона в четверг вечером. Ты училась в Нью-Йорке. Ты сказала, что тебе надо закончить какую-то работу и ты не сможешь уехать раньше пятницы.
Он закрыл глаза и довольно долго сидел так тихо, что она уже могла бы подумать, что он умер, если бы не его затруднённое дыхание. Наконец он продолжил:
- Ничего не сказав мне, ты изменила свои планы. Ты прилетела на Ямайку в четверг утром, задолго до меня. Прибыв поздно ночью, я подумал, что дом пуст.
Его голос слабел. Усилием воли он заставлял себя оставаться живым, чтобы объясниться в надежде получить её прощение.
- Я условился встретиться с кое-какими людьми... Русскими агентами... чтобы передать чемодан, полный донесений... очень важных бумаг... большинство из которых были с грифом 'секретно'. Ты проснулась... услышала нас внизу... направилась вниз... услышала достаточно, чтобы понять, что я был предателем. Ты ворвалась в середине... этой встречи. Ты была потрясена... негодовала... чертовски разгневана. Ты пыталась уйти... но, конечно, тебе не позволили. КГБ поставил передо мной альтернативу: или ты будешь убита, или послана к Ротенхаузену... на 'лечение'.
- Но зачем надо было в корне изменять всю Лизину жизнь? - спросила Джоанна. - Почему Ротенхаузен не мог удалить только те её воспоминания, что она подслушала, а все остальное оставить нетронутым?
Шелгрин снова сплюнул кровь.
- Это сравнительно легко... для Ротенхаузена смывать... огромные куски памяти. Гораздо более трудно... ему попасть в мозг и убрать на выбор всего лишь несколько эпизодов памяти. Он отказывался гарантировать свою работу... до тех пор, пока ему не разрешили... стереть всю Лизу... и сотворить... совершенно новую личность. Тебя поместили в Японию... потому что ты знала этот язык... потому что они считали, что маловероятно... что кто-нибудь случайно встретит тебя там... и поймёт, что ты - Лиза.
- Господи, - произнесла Джоанна.
- У меня не было выбора.
- Вы могли порвать с ними. Вы могли перестать работать на них.
- Они убили бы тебя.
- А вы бы работали на них после того, как они убили бы меня? - спросила Джоанна.
- Нет.
- Тогда бы они не тронули меня, - сказала Джоанна. - Тогда бы они ничего не получали.
- Я не мог пойти против них, - слабо, печально произнёс Шелгрин. - Единственный путь, которым я мог бы освободиться... был пойти в штаб ФБР и раскрыть себя. Тогда меня бросили бы в тюрьму. И обращались бы со мной как со шпионом. Я потерял бы все... моё дело... мои капиталы... все дома... все машины... коллекцию стойбенского стекла...
- Не все, - произнесла Джоанна.
- Что?
- Вы не потеряли бы свою дочь.
- Ты... даже... не... пытаешься... понять, - сказал он. Затем вздохнул. Это был долгий вздох, закончившийся хрипом.
- Я понимаю все слишком хорошо, - сказала Джоанна. - Вы от одной крайности пришли к другой. Вы были холодным, несгибаемым, непримиримым коммунистом. Вы стали холодным, несгибаемым, непримиримым капиталистом. Ни на одной из этих позиций нет места для человечности.
