— Как ты в том квадранте отыщешь бункер, если понадобится помощь или укрытие?
— Пойду в общественную уборную возле тюрьмы, займу третью от конца кабинку, нажму кирпич, десятый от пола и пятый от левой перегородки.
— Ладно. Считаю тебя подготовленным. Отправишься на рассвете, когда рынки готовятся к дневной торговле. Доберешься до рынка наложниц. Я контактировал со Стариком, рассказал ему про тебя и про план Ханка. Он согласен с идеей Ханка и признает, что тебе надо дать шанс найти Тарлини. Он связывается со всеми прочими группами и эвакуирует их на дружеские разоружившиеся планеты. Мы по расписанию присоединяемся к большой группе мутиков на Колумбиаде. И потом вводим свой план в действие. Надеюсь, ты понял, что мы хотим сделать. Собираемся.., создать — слово не совсем точное, но сойдет — вселенную, где не будет воинственных миров. Надеемся получить возможность жить в мире. Если желаешь отправиться с нами, возвращайся сюда не позже, чем через двадцать четыре часа после ухода. За это время ты должен найти свою женщину. Мы показали тебе весь город по картам, обучили обычаям низшего класса, чтобы ты мог вести себя свободнее большинства представителей высших слоев общества. Бейб выдаст тысячу кредиток. Если твоя женщина появится на платформах и если повезет, на выкуп хватит. На непредвиденные расходы дадим еще пятьдесят. Сопровождать тебя не имеем возможности. Можем лишь пожелать удачи.
— Я отыщу ее и приведу обратно, — пообещал Тоэм и встал. — Ну а теперь думаю, еще успею соснуть до поры.
— Обязательно, — подтвердил Корги.
— Спокойной ночи, — сказал Бейб.
— Спокойной ночи, — ответил он, выходя через дверь в коридор и чувствуя, как его провожают глаза и полуглаза. В голове царила полнейшая сумятица. Разговор с Мейной повис на нем тяжким грузом, внушив непривычное ощущение собственной неадекватности и бессилия. Неведомо почему, завтрашний поиск волновал его совсем не так, как следовало. Положим, Тарлини отыщется, значит ли это, что он вернется домой? Даже совсем сбив с толку, цивилизованные миры очаровали его. Ему уже мало деревьев с красными листьями, рыбы и фруктов. Простая жизнь улетучилась, оставив после себя пустоту в его существовании, в нежной ткани души.
В размышления вторгся странный шум, настойчиво привлекая внимание. Он остановился, прислушался. И услышал — да, вот опять — звериные звуки, шорох.., и стон. Действительно, очень странно. Вроде из комнаты Сиэ.
Снова.
Но Сиэ вслух не кричит...
Сиэ трясется, да...
Сиэ плачет, конечно...
Но Сиэ не стонет, как будто от боли...
Как правило, нет...
Еще раз внезапный визг, на сей раз громче. Впрочем, казалось, будто источник сих звуков — что б он собою ни представлял — старается их подавить, наложить на уста печать, сдержать рвущийся из легких вопль...
Он тихонько подкрался по коридору к дверям, легонько толкнул, заглянул...
И замер в ошеломлении.
Заледенел...
Там, в стариковской постели, была Мейна. Трико спущено сверху до пояса. Груди голые, и к одной из них присосался угнездившийся, как дитя, на коленях Сиэ. Груди выглядели не столько полными, сколько длинными, с мясистыми сосками, напоминавшими вымя животного.
Внезапно она почти судорожно вздернула голову и глянула на него.
— Ты... — начал было он.
— Вон! — завопила она.
Слова застряли в горле, он подавился труднопроизносимыми согласными, ускользающий смысл неуверенно шевелил во рту пальцами...
— Вон!
Он закрыл дверь, голова пошла кругом. Почему Сиэ из всех живущих на свете? Почему этот лепечущий идиот? Даже с Бейбом было бы лучше. Не говоря уж, конечно, про Корги. Он повернулся и побежал, зажимая руками уши, чтобы не слышать никаких стонов. Нашел свою комнату, пинком распахнул и захлопнул дверь, упал на кровать, не включив свет. Почему, почему, почему? И почему, черт возьми, это его так волнует? Разумеется, нехорошо с ее стороны, но он-то с чего взбесился? Забудем об этом. Сотрем из памяти. Тебя это совершенно не касается. Хочется ей старика, и на здоровье. Идиота! Слюнявого дурака!
Дверь с грохотом отлетела, на пороге была она, снова одетая, стояла в прямоугольнике света, лившегося в открытый дверной проем.
— Уходи! — бросил он.
Она захлопнула за собой дверь, включив ночничок, который осветил комнату, но не слишком.
— Ты, — выдавила она, шипя скорей по-кошачьи, чем по-женски, и в единственном этом слове заключался целый абзац.
— Теперь моя очередь сказать 'вон'! — Он сжал кулаки, ища, куда бы ударить, и не переставая гадать, откуда в нем столько ярости. — Ты у меня в комнате. Я хочу, чтоб тебя здесь не было.
— Меня не интересует, черт побери, — опять зашипела она, а коготки на подушечках ерзали туда-сюда, отступали, высовывались, вновь и вновь. — Меня, черт возьми, ни капельки не интересует, чего ты хочешь! Какое ты право имеешь соваться в чужие комнаты?
— Я думал, с ним что-то случилось. Услышал скулеж.., как будто кому-то больно.
— Он меня укусил. Он меня укусил, герой Тоэм, а не тебя!
— Я думал, что он один.., этот старый дурак причинил тебе...
— Заткнись!
— Убирайся! — заорал он в ответ, решившись на сей раз преодолеть ее злость своей собственной ненавистью и коварством.
— Нет. Не уйду, покуда не растолкую тебе, герой Тоэм, какой ты на самом деле слизняк!
— Я не герой.
— Знаю.
— Уходи!
— Нет. Я начала тебе кое-что сообщать на сей счет в пещерах до ужина. Ты думал приятненько провести время, привлеченный моим сходством с животным, сочтя меня похотливой. Ты думал, я так и взовьюсь от крепкого поцелуя.
— А ты взвиваешься только от старых дурней... Она вспрыгнула на спинку кресла, уселась, храня идеальное равновесие, готовая ринуться за мышкой.
— Это он-то старый дурень? Да тебе неизвестно и половины того, что известно ему. И никто из нас с ним не сравнится. И никто из нас даже просто не представляет, что он видит, герой Тоэм. Дурень.., надо же! Это ты дурень. Чертов дурень, герой Тоэм. У него есть причина скулить, потому что он видит. Видит!
— Что? — спросил он, заинтригованный против собственной воли.
— Бога! — выпалила она, перепрыгнула с кресла на шкаф, села, обернувшись великолепной спиной к зеркалу. — Бога, герой Тоэм! Сиэ видит Бога и не может этого вынести. Для тебя это что-нибудь значит? Говорит тебе что-нибудь? Сиэ смотрит вглубь, в самое сердце вещей, дальше звезд, за границы реальностей и полуреальностей, квазиистин и того, что мы называем Подлинной Истиной. Все это для него семечки, герой Тоэм. Сиэ заглядывает в излучины, о самом существовании которых мы не подозреваем, и бросает мимолетный взгляд в уголки, о которых мы позабыли или никогда не видали. Он смотрит на то, что считается Богом. И это сводит его с ума. Для тебя это что-нибудь значит, герой Тоэм?
— Я... — Он медленно сел.
— Нет. Ничего. Ты не понимаешь концепций. Но концепцию Бога, герой Тоэм, ты обязательно понимать должен. Хоть смутно. Не перенапрягай рассудок. Ведь в твоем маленьком примитивном мирке
