умопомрачения.
Золотинка молчала.
Рукосил остановился и перенял руку, обнявши запястье так, чтобы осязать жилы. Тронул девушку за подбородок и заставил поднять голову. В глазах его обозначилась неподвижность, жуткая неподвижность упрямой, томительной силы.
— Я хочу, — внятно сказал он, — чтобы ты стала любовницей наследника.
Золотинка задохнулась, как от пощечины.
А Рукосил, накрыв пальцами быстро бьющиеся жилы, исследовал смятение сердца.
— Это расплата? — насильно улыбнувшись, сказала Золотинка.
— Именно так. И потом иного выхода у тебя просто нет. Куда ты денешься? Ты и так уже все там перевернула. И если будешь прислушиваться к моим советам, то придет время, завладеешь им окончательно. Как вещью. В изматывающей борьбе между вами падет тот, кто полюбит. Кто полюбит — тот обречен. За тебя я спокоен.
— Почему? — Голос ее несомненно дрогнул, это нельзя было скрыть.
— Потому что я предупредил тебя. Потому что я буду стоять за твоей спиной. Потому что я буду нашептывать тебе на ухо. Потому что я разложу для тебя каждое душевное движение Юлия на составные части, я покажу тебе из какой дешевой дряни состоит это движение. И когда мы удалим все летучее, все преходящее, напускное, останется на дне мертвая голова. Знаешь, что такое в алхимии мертвая голова?
— Да.
— Мертвая голова — это пригар, то, что остается на дне тигля после выпаривания, накаливания, возгонки — после всех воздействий, которым мы подвергнем душу Юлия. Так это называется — мертвая голова. Это то, что никак уже нельзя пустить в дело.
— Как бы я хотела вернуться домой… — молвила Золотинка, помолчав.
— У тебя нет дома, — пожал он плечами. — Ты не укроешься от меня. Нигде.
Золотинка опять примолкла, но не могла унять сердца, оно выдавало ее с головой.
— Нет, я не буду губить Юлия.
— Губить? — хмыкнул Рукосил. — Кто произнес это слово?.. Сердечко-то наше колотится: мы не хотим губить Юлия своей любовью. Своей демонической любовью. Мы боимся самих себя, вот мы какие… Ты уверена, что можешь сгубить Юлия?
— Да, — сказала Золотинка, хотя мгновение назад и никогда прежде эта дикая мысль не всходила ей в голову. Что толку было притворяться? Беззастенчивый разговор лишил ее надежды на самообман.
Рукосил же удерживал запястье. Другой рукой он похлопывал Золотинкину ладонь, как бы умеряя страсти… На безымянном пальце его Золотинка узнала перстень с белым прозрачным камнем необычайных размеров. Камень попадался ей на глаза и прежде, теперь она это вспомнила. То матовый, то прозрачный, а то багровый овал или многогранник в окружении растительности из витого золота занимал весь сустав пальца; зеркальные грани мерцали исчезающими оттенками, дробились в неуловимой игре света — они ломались на новые грани и смещались, грань заходила за грань, исчезала… начинала лучиться новая, постепенно распространяясь. Невозможно было уловить, что именно происходит, каково значение и смысл этой холодной игры, невозможно было задержать мысль…
Усилием воли Золотинка вскинулась, чтобы стряхнуть одурь.
Несомненно, это был волшебный камень.
Она подняла глаза и с удивлением обнаружила, что у Рукосила, несмотря на пышные кудри по сторонам холеного, но несколько помятого все-таки лица порядочные залысины с редеющими волосами возле них. Она видела все, вопреки наваждению… и Рукосил, как кажется, это почувствовал.
— Сударь, давайте вернемся, — сказала она, оглядываясь на темную тропу.
— Что ж, на первое раз достаточно, — сухо согласился он, и добавил совсем уж без всякой необходимости, довеском, ухитрившись вложить множество ускользающих оттенков в одно слово: — При- инцесса.
Они вернулись в молчании, и он не удерживал руки.
Не зная, как излить чувства, Золотинка бросилась целовать Нуту. Вдруг, без причины, глаза ее наполнялись слезами, она обнимала Нуту и ласкала с неистовой, одуряющей нежностью.
При всяком удобном случае она заводила разговор о скором прибытии в столицу и о венчании — словно бы как могла торопила Нуту, побуждала ее не спать и держаться за Юлия крепко-крепко. Принцесса Нута не понимала этого нетерпения. Она не стремилась к чему-то большему сверх того, что приносило естественное течение дней. Несколько раз в уединенный и тихий час, забравшись в постель сестры, Золотинка ловко наводила беседу на очевидные достоинства Нутиного жениха… И не то, чтобы Нута не испытывала к предмету совсем никакого влечения — напротив, она любила Юлия сколько положено было в положении невесты и, может быть, даже больше, — но, однако, ей не хватало слов, не хватало понятий и воображения, чтобы долго обсуждать один и тот же предмет. Казалось, предмет этот был слишком ясен для Нуты. И на свою беду она не могла понять того затаенного, порочного удовольствия, которое получала Золотинка, перебирая имя Юлия во всех падежах. Нута уставала и неизбежно сворачивала к скачущему, никчемному разговору ни о чем.
Неужто ж Юлий и в самом деле обо мне думает? Сейчас думает? — замирала вдруг Золотинка, откинувшись на подушку.
Принцесса щебетала свое. Тяжеловесная мамка с повязанным на уши шарфом, взгромоздившись на устойчивый треугольный табурет, бесцветным голосом воспроизводила по-словански Нутины вздохи и ахи.
Пытаясь отогнать негожие мысли, Золотинка добросовестно вслушивалась, но надоедливый вздор усыплял ее. Сказывалась давняя привычка рано ложиться, крепко спать и рано вставать. Золотинка спала, и мамка отлично это видела, но еще с четверть часа, перевирая и сокращая по своему разумению все сказанное, вещала в пустоту Нутины речи.
Наконец, затянувшееся недомогание наследника утратило всякое правдоподобие, и было объявлено, что княжич прибудет на корабль невесты к началу стрелкового состязания.
Вскоре после утренней трапезы — дело между тем близилось к обеду — на левой оконечности кормы сразу у лестничного спуска установили короткий шест с деревянным петухом. Доставили луки, большие тисовые, хорошо Золотинке знакомые, и малые, но тяжелые, сложно изогнутые составные луки, набранные из роговых пластин и оленьих жил. Дворяне Юлия разобрали тисовые, а дворяне принцессы — роговые. Золотинка нашла случай попробовать чужеземный роговой лук, но и с предельной натугой не смогла натянуть его на полный вылет стрелы, непривычно маленькой. Простой тисовый лук лучше ложился в руку, потому что усилие — тоже огромное — раскладывалось здесь на стрелу, которая была почти вдвое длиннее. Как раз такой лук и был у них на «Трех рюмках».
Одетый с головы до ног в красное, прибыл Юлий. В повадке его сказывалось подчеркнутое достоинство, которое позволяет удалить окружающих на точно отмеренное расстояние. Напрасно, приглядываясь исподтишка, Золотинка пыталась уловить в лице Юлия следы нравственных страданий… С чего это она вообще вообразила, что таковые будут? Она не сумела уловить даже взгляда.
Вместе с княжичем прибыл пожелтелый, с запавшими глазами Новотор Шала. Ухватки Юлия разительно менялись, когда он обращался к больному старику, в них появлялась не только почтительность, но нечто большее — нежность. Именно нежность, видела Золотинка с удивлением.
Юлий стрелял последним среди слован. Он подошел к рубежу, положил на тетиву стрелу и постоял, глядя под ноги. От цели отделяли его только двадцать шагов, но и цель была маленькая, немногим больше кулака. К тому же насад не оставался совсем незыблемым на частой речной волне. Из возмужалых, опытных стрелков в первом же коне срезалась добрая половина… Стоял Юлий недолго, не так долго, чтобы лишиться уверенности, вдруг собравшись, он вскинул тяжелый лук, сильным толчком выбрасывая его от себя на всю руку — мгновение замер — стрела, сорвавшись, сверкнула. Звон тетивы, свист и гулкий стук тупого удара слились в один сложный звук.
Золотинка перевела дух.
— Прекрасный выстрел, государь! — раздались голоса.
