сказав ни Вильсону, ни прочим своим единомышленникам ни слова. Милорадович и Мюрат виделись ежедневно, и их встреча не представляла ничего особенного. Мюрат приветствовал Милорадовича как старого приятеля.
— Ну, долго ли еще будет продолжаться эта ненужная война? — широко улыбаясь, спросил он Милорадовича.
— Не мы начали войну, — ответил с достоинством Милорадович.
— Как король неаполитанский, я нахожу, что ваш климат суров для нас!
— Простите, ваше величество, но мы не приглашали вас к себе, — парировал Милорадович.
Это была их ежедневная, обычная словесная дуэль.
Беннигсену хотелось бы тоже вступить, в разговор, но князь Волконский строго заметил:
— Господа, неудобно! Поедемте в главную квартиру!
Он сказал Лористону, что в ожидании ответа фельдмаршала целесообразнее всего каждому из них вернуться к себе в лагерь. И первый подал пример, поскакав к Тарутину.
Беннигсену волей-неволей пришлось последовать за Волконским.
Кутузов стал готовиться к встрече с Лористоном. Войска в Тарутине стояли очень скученно, лагерь был тесен. Фельдмаршал приказал некоторым корпусам расположиться за лагерем и всем войскам к вечеру разложить побольше костров, петь песни, а музыке играть.
В лагере и без того не было скучно — все радовались, что Наполеон шлет к фельдмаршалу посла: значит, хочет мириться.
— Наша берет!
— Подавился Москвой, бродяга!
— Нехолодно встретила его матушка Москва!
— Опалила крылья французским орлам!
— Скоро погоним гостей домой — больно засиделись у нас!
Кутузов не торопился. Уже стемнело, а он все не слал за Лористоном коляски.
— Ничипор, а ты мой парадный мундир взял? — спросил он у денщика.
— Узял, ваше сиятельство. Тiльки еполеты старэньки, новые прозабулы узять! — виновато чесал он голову.
— Эх ты, макытра! Ну попроси у кого-нибудь. Вон у Петра Петровича. У него, наверно, найдутся.
Коновницын дал свою новенькую пару эполет, и Кутузов впервые за всю кампанию надел парадную форму.
Кутузов не захотел принимать Лористона в той избе, где стоял сам. Освободили маленький домик под горой, недалеко от реки Нара, который занимал только что уехавший из армии Барклай. В домике помыли пол, поставили у самых окон ('Пусть все видят, что я буду делать!' — сказал фельдмаршал) стол и две скамейки.
Наступил вечер.
Тарутинский лагерь сиял огнями бесчисленных костров. Если судить по ним, то русская армия была тысяч во сто. В лагере стояло веселье — смех, песни, музыка.
— Что он тянет? Это какая-то новая кутузовская уловка! — возмущался нетерпеливый Вильсон.
Он никак не мог постичь замыслов и планов Кутузова.
Наконец в девять часов фельдмаршал отправил князя Волконского за гостем.
— Господа, если с Лористоном приедут французские офицеры, то прошу вас ни о чем другом с ними не говорить, как только о погоде! — предупредил всех своих штабных Кутузов.
Михаил Илларионович сидел в избе у стола, на котором горели в подсвечниках две свечи.
Коновницын, Ермолов, оба принца и Вильсон стояли у порога, возле печки. Никто из них не смел сесть на единственную свободную, предназначенную для Лористона скамейку — главнокомандующий и не предлагал этого. Коновницын и Ермолов пришли по службе — мало ли что может понадобиться главнокомандующему! А Вильсон явился непрошеным и привел молодых принцев только затем, чтобы русский фельдмаршал не забыл, что за каждым его движением и словом следит недреманное око царя и всесильной Англии.
Беннигсен демонстративно отсутствовал.
Михаил Илларионович был весел, вспоминал французских послов в Петербурге — Коленкура и Лористона, как о них остроумно отозвался Александр Львович Нарышкин. Когда послом в Петербург был прислан вместо отозванного Армана Коленкура Батист Лористон, Александр I спросил у Нарышкина, кто из них лучше, Александр Львович ответил: 'О ваше величество, батист всегда тоньше коленкора!'
— Посмотрим, верно ли это, — улыбался Кутузов. — Каков missus Dominicus?[52]
В половине одиннадцатого вечера приехал с Волконским Лористон. Он был один, без сопровождающих.
Михаил Илларионович не знал его, только слышал восторженные отзывы Катеньки об исключительном такте Лористона и его умении очаровывать собеседника.
Перед Кутузовым стоял высокий, стройный генерал. Его лицо, с прямым, немножко длинным носом, было приятно. Густые каштановые бакенбарды обрамляли лицо, делая его круглее. В мягких манерах, ловких движениях Лористона сквозила кошачья повадка. Михаил Илларионович сразу увидал: Александр Львович прав. Коленкур прямолинейнее и проще, а это настоящий дипломат.
После первых приветствий Михаил Илларионович предложил Лористону садиться. Французский посол сел на скамейку против Кутузова. Он недоуменно оглянулся на столпившихся у печки генералов, среди зеленых мундиров которых резко выделялся красный, нерусский мундир англичанина.
— Господа, прошу оставить нас одних! — сказал Кутузов, обращаясь к генералам.
Все поспешили выйти из комнаты. Последним с презрительной миной неохотно выходил Вильсон. Он шел, оглядываясь на фельдмаршала, словно ждал, что Кутузов его остановит.
— Спокойной ночи, генерал Вильсон! — сказал вслед ему Михаил Илларионович.
Кутузов остался с Лористоном с глазу на глаз.
Старый и молодой дипломаты сидели друг против друга, разделенные лишь неширокой сосновой столешницей.
— Я вас слушаю, генерал, — сказал Кутузов, глядя на Лористона.
— Ваше сиятельство, мой государь хотел бы предложить разменять пленных, — сделал первый, такой невинный на вид, выпад молодой дипломат.
'Вы не имеете точных данных о нашей армии и хотите получить их столь простым способом?' — мысленно перевел на свой язык просьбу Наполеона Кутузов.
— Мы так мало потеряли пленными, что, право же, генерал, игра не стоит свеч! Не стоит говорить о таких пустяках! — легко парировал первый удар противника Кутузов.
— Да, да, конечно. Это маловажный вопрос, — согласился Лористон. — Есть поважнее…
'Ну, какой же?' — подумал Михаил Илларионович.
— Его величество жалуется на варварский образ войны. Ваши крестьяне нападают на наших одиночных солдат. Сами поджигают свои дома и хлеб. Император полагает, что следовало бы унять крестьян.
Кутузов невольно улыбнулся:
— Если бы я и хотел изменить образ мыслей народа, то не смог бы достичь в этом успеха! Русский народ считает эту войну вроде татарского нашествия.
— Я думаю, что между Великой армией и ордами Тамерлана все-таки существует разница! — не выдержав дипломатической бесстрастности, покраснел, задетый за живое, Батист Лористон.
— Может статься, но не в глазах народа, который видит, как горит его древняя столица.
— Нас обвиняют в поджоге Москвы, но вы же знаете, ваша светлость: жечь города не в характере французов! Москву подожгли сами жители.
— Жители виноваты в очень немногих пожарах. Эти пожары легко было потушить. Вы же разрушаете Москву планомерно: определяете день, когда должна гореть та или иная часть города. Вы разбиваете пушками дома, которые слишком крепки. Я имею обо всем подробнейшие сведения, — сказал Кутузов, барабаня пальцами по столешнице.
