— Это человек, умеющий носить панталоны!
Так Павел Петрович называл людей с твердым характером.
Аракчеев был высок, жилист и сутуловат, с большими ушами и мясистым, некрасивым носом. В его серых, холодных глазах светилась хитрость. Всем своим обличьем капитан напоминал большерукую, нескладную, хотя и не лишенную некоторого ума, обезьяну.
'Ну и личико, — подумал Михаил Илларионович, глядя на капитана. — Не зря говорят, что в гатчинский гарнизон порядочные люди не идут! С такой физиономией только и насаждать тупую муштру!'
Аракчеев, видимо, чувствовал себя за великокняжеским столом не весьма удобно. Ел он жадно и некрасиво: дул на ложку, чавкал — не привык есть в таком обществе.
После обеда Павел Петрович пригласил Кутузова посидеть в библиотеке.
У великого князя была прекрасная библиотека в сорок тысяч томов, купленная у президента Академии наук барона Корфа.
— Князь Репнин, ездивший послом в Турцию, рассказывал мне, что у турок вовсе нет книг, — сказал Павел Петрович, усаживаясь в кресло и закуривая. — Они думают, что книга служит лишь напоминанием о человеческой глупости, и потому читают один коран.
— Да, ваше высочество, у них-то и грамотных, поди, днем с огнем не сыщешь, — сказал Кутузов.
Минуту сидели молча, курили.
— А вы знаете, Михаил Ларионович, со мной тоже случилось однажды таинственное приключение, — прервал молчание Павел Петрович (видно было, что вспомнившаяся нелепая история с Потемкиным не выходила у него из головы). — Я вам не рассказывал?
— Никак нет, ваше высочество.
— Так слушайте. Года два-три назад, ранней весной, мы как-то засиделись с Куракиным. Говорили о непонятном, таинственном. У меня вдруг разболелась голова. Я говорю: 'Пойдем, князь, пройдемся по набережной инкогнито'. Вышли. Идем как в дозоре: впереди, шагах в пяти, лакей, я, за мной Куракин, а за ним, в замке, — второй лакей. Ночь лунная, тени густые, странные. Идем. Вдруг вижу, слева в нише дома — высокий человек. Завернулся в плащ, шляпу надвинул на глаза, как испанец. Чуть я поравнялся с ним, он пошел рядом. Думаю: это какой-либо гвардеец для охраны. Никак не могу вспомнить, кто бы это мог быть такой высокий: Пассек не Пассек, Гагарин не Гагарин. Думаю: какой-нибудь правофланговый солдат. Шагает четко, но шаг тяжелый, гулкий. И чудится мне: левый бок мой стал холодеть. 'Кто это?' — спрашиваю у Куракина. 'Где, ваше высочество?' — 'Идет слева от меня'. — 'Слева от вас — стена дома. Человеку не пройти! А впереди — лакей!' Я протянул руку — правда: холодная стена… Идем. Спутник не отстает. И вдруг он заговорил. Я слышу глухой голос — рот у него закрыт плащом. Наглость — он осмелился назвать меня по имени: 'Павел!' Я вспылил: 'Что тебе нужно?' — 'Павел! Бедный Павел! Бедный князь!' Я оборачиваюсь к Куракину: 'Ты слышишь?' — 'Ничего не слышу'. — 'Кто ты?' — спрашиваю у незнакомца. 'Тот, кто принимает в тебе участие'. — 'Чего ты хочешь?' — 'Хочу предостеречь тебя'. — 'От чего?' — 'Если желаешь умереть спокойно, живи как следует!' В это время мы подошли к большой площади у Сената. 'Прощай, Павел! Ты еще увидишь меня здесь', — сказал и приподнял шляпу. И я вижу: да это мой прадед, Петр Великий! Я вскрикнул от изумления. Куракин ко мне: 'Что с вами?' Я оглянулся — прадед исчез. Я ничего не ответил Куракину, а скорым шагом во дворец. Я увидел прадеда на этом месте еще раз, когда матушка поставила ему памятник… Ну что вы на это скажете, Михаил Ларионович?
— Не следует много курить, ваше высочество, — с легкой улыбкой ответил Кутузов.
А сам невольно вспомнил рассказы Порошина, который в детские годы Павла был его воспитателем. Порошин всегда удивлялся впечатлительности и необузданной фантазии своего воспитанника.
Уже было совершенно темно, когда Кутузов, откланявшись, выехал из старомодной, странной Гатчины.
Глава седьмая
ПОСОЛ РОССИИ
В особливом уважении на усердную службу Вашу, многими отличными подвигами доказанную, избрали мы Вас к сему торжественному посольству.
Дипломатическая кариера сколь ни плутовата, но, ей-богу, не так мудрена, как военная, ежели ее делать, как надобно.
Кутузов уже больше месяца жил в маленьком украинском городишке Елисаветграде: он задержался на пути в Константинополь.
Из Петербурга Михаил Илларионович выехал в конце февраля 1793 года со свитой торжественного посольства в шестьдесят восемь персон, воинскими командами и большим обозом, всего в шестьсот человек.
В Петербурге еще была настоящая зима, еще сердито завывали февральские метели, и Екатерина Ильинишна, провожая мужа, уговаривала, чтобы он повязал шею пуховым шарфом; а в Москве по- весеннему глянуло солнышко, с крыш застучали капели, и все шарфы оказались лишними.
И чем дальше продвигались на юг, тем становилось теплее.
Из саней пришлось пересесть в коляску. С каждым днем было труднее ехать: снег стаял, дороги раскисли.
По Украине шла буйная, веселая весна.
Посольский обоз еле тащился и наконец застрял где-то в пути. А Михаил Илларионович торопился.
По Ясскому мирному договору 1791 года в пограничном городке Дубоссары на Днестре должен был состояться размен послов: Кутузов из Дубоссар направлялся в Константинополь, а турецкий посол беглер- бей[11] Румелии Рашик-Мустафа-паша — в Петербург.
Только в половине апреля посольство доставилось в Елисаветград.
До Константинополя было еще так далеко, а уже обнаружилась вся сложность миссии Кутузова.
Михаил Илларионович помнил обыкновение турок презрительно относиться ко всем немагометанам, помнил их всегдашнее стремление унизить 'франка', если только он допустит это.
От мелочно-щепетильных турок можно было ждать любого подвоха. Кутузову рассказали, сколько пришлось его предшественнику князю Репнину в посольство 1775 года выказать твердости, чтобы удержать турок на должном месте.
Ближайшая задача Михаила Илларионовича была: выдержать характер, не отступать ни на йоту от условий, на которых договорился Николай Васильевич Репнин.
У турок еще не были готовы перевозочные средства, они, как обычно, делали все в самую последнюю минуту, но и у Кутузова еще не прибыл обоз. Приходилось ждать.
Было томительно сидеть в пыльном, скучном селе, которое пышно именовалось 'городом', 'крепостью святой Елисаветы'.
Все эти посольские 'дворяне', офицеры для посылок, квартермейстеры, вагенмейстерские помощники и прочие чины, в большинстве своем состоявшие из офицеров армии и флота, от тоски и безделья потихоньку дулись в карты да любезничали с горожанками.
У самого Кутузова дел было мало. Небольшая дипломатическая переписка, которую он вел с Петербургом и поверенным в делах в Константинополе полковником Хвостовым, отнимала у него не много времени. Вечера оставались совершенно свободными.
