К Михаилу Илларионовичу приходили посидеть за чайком приятели — генерал-аншеф Петр Богданович Пассек, который был назначен 'комиссаром' проводить со стороны России размен послов, и генерал-майор Илья Андреевич Безбородко, брат министра иностранных дел, старый боевой товарищ Кутузова. Безбородко считался 'первым приставом посольства': на его обязанности было сопровождать турецкого посла в Петербург.
Обычно они заставали у Михаила Илларионовича его ученика и давнего сослуживца секунд-майора Бугского егерского корпуса Павла Андреевича Резвого, заведовавшего в свите царскими подарками, и советника посольства Николая Антоновича Пизани.
Кутузов приглашал Пизани потому, что Николай Антонович несколько лет прослужил первым драгоманом в Константинополе и превосходно знал быт и нравы турок. Михаил Илларионович хорошо изучил турок на поле сражения, но в мирной обстановке знал мало и хотел узнать их и с этой стороны.
— Вам, Михаил Ларионович, надо уже пить не чаек, а кофе по-турецки — без сливок и сахара, — сказал в один из вечеров Пассек, принимая от кутузовского денщика стакан чаю.
— А почему это турки, словно наши московские барыни, так любят кофе? — подумал вслух Кутузов.
— Для мусульман кофе не просто напиток, а 'капля радости', 'отец веселья'. Турки считают, что кофе открыл Магомет, — ответил Пизани.
— Хорошенькая радость! От кофе только сердцебиение, — скривился Безбородко.
— Да и аппетита никакого…
— Арабское слово 'кафе' и значит 'лишающий охоты к еде', — объяснил Пизани.
— Что ж, — вздохнул Михаил Илларионович, — придется пить кофе и есть барашков, а я баранины не люблю.
— Телятина, конечно, лучше, — улыбнулся Пассек.
— Турки не едят ни свинины, ни телятины, — напомнил Пизани.
— Может быть, так не едят, как не пьют вина? — язвительно заметил Безбородко. — Николай Васильевич Репнин рассказывал, что в Константинополе расходуется вина больше, чем в Париже.
— Я никогда не слыхал у турок веселых песен, — сказал Кутузов.
— Когда пьяный осман поет, он вздыхает до слез! — поправил Пизани.
— Не всякий пьяница весел. Турок вообще угрюм как сыч. Угрюм и ленив, — отрезал Пассек, не питавший большого расположения к ним.
— Не знаю, как в мирной обстановке, а в бою турок не ленив, — возразил Кутузов.
— Да, в бою он деятелен и жесток! — поддержал Безбородко. — Это мы хорошо видели в Измаиле.
— Турок очень сострадателен, — защищал османов Пизани.
— К кому?
— К животным…
— Видал я, как они колотят осла, когда осел не хочет тащить непосильную кладь.
— Кажется, турки любят детей, — вставил Резвой.
— Турки ценят только мальчиков, — повернулся к Резвому Пизани. — Ежели турок скажет, что у него трое детей, это значит — у него трое мальчиков. Девочки в счет не идут.
— Тогда мне с моими пятью дочерьми придется говорить, что я — бездетный, — улыбнулся Кутузов.
— Говорите — пятеро детей, кто в Константинополе проверит? — пошутил Безбородко.
— Найдутся. Первый — английский посол сэр Энсли. Он обо мне успеет все узнать, пока дотащимся… До смерти надоело ждать!
— Да, всем невмоготу. Давеча я смотрю, наши офицеры режутся со скуки в картишки. Что ни день — поминают царя фараона! Даже зависть берет! — сказал Безбородко.
— Что и говорить: фараон вещь приятная! — оживился Пассек.
…В конце апреля турки предложили перенести пункт размена послов из Дубоссар, как было раньше условлено, в Бендеры.
Это предложение исходило не столько от них, сколько от князя молдавского, который хотел, чтобы размен состоялся не на его территории. Князь боялся излишних расходов по содержанию большой, прожорливой свиты Рашик-Мустафы.
Разница в расстоянии была невелика — около двадцати верст, но Кутузов не мог согласиться на это: казалось бы, что Россия уступает турецким настояниям, боится их.
Михаил Илларионович не забывал инструкции, данной ему Екатериной II. В ней говорилось:
'…не должно Вам соглашаться ни на какое снисхождение, от которого могло бы уменьшено быть достоинство и уважение, подобающее величию нашей империи и званию, на Вас возложенному, наблюдая напротиву того, чтоб весь церемониал точно и без малейшего упущения исполнен был'.
Кутузов от предложения князя отказался.
И турки волей-неволей стали готовиться к переправе у Дубоссар, а Кутузов по частям отправлял туда воинские команды и свиту и в ночь на 19 мая выехал сам: условились окончательно, что размен послов произойдет 4 июня на середине Днестра.
В последний момент турки предложили, чтобы церемония размена обязательно происходила на их плоту.
— Пусть сделают и украсят плот они, — согласился Михаил Илларионович, — но к плоту подъезжать и входить на него одновременно — мне и Рашик-Мустафе.
Турки не возражали против этого.
У дубоссарских ребятишек никогда еще не было стольких развлечений, как в эту весну.
Сперва на противоположном, правом берегу Днестра появились турки — запестрели палатки, замелькали резвые всадники.
Турок теперь не боялись: уже прошло около двух лет с тех пор, как с ними был заключен вечный мир.
Турки купали в Днестре коней, конопатили и смолили лодки, пригнанные откуда-то, строили паром, — видимо, собирались переправляться на русский берег.
В Дубоссарах давно прошел слух, что отсюда турецкий посол поедет к царице.
Потом по шляху из Елисаветграда стали прибывать русские войска. Вот с песнями пришли мушкатеры, стали размещаться по хатам и рассказали хозяевам, что в воскресенье 4 июня на плоту на середине Днестра (чтоб ни нашим, ни вашим!) встретятся послы: русский, который живет в Елисаветграде, и турецкий. Русский поедет в Турцию к султану в гости, а турецкий — в Россию к царице.
Мужики обсуждали это предстоящее событие:
— Побачимо, чий краще: турецкий або наш.
— Турецкий, кажуть, паша…
— А наш — царицын сват.
— Какой сват? — вмешался мушкатер. — Не сват, а генерал-майор Кутузов.
— Вот я ж и кажу: генерал, да еще и майор…
— Генерал Кутузов. Одним словом, 'туз'!
— А правда, что у него одного ока нема?
— Чтоб еще у твоих внуков были такие светлые очи, як у Кутузова!
Затем в одно утро в город въехали легкие, пестрые, как петухи, гусары. А на следующий день появились на больших белых конях, в белых мундирах грузные, словно откормленные гуси, кирасиры.
Глядя на них, крепких и ладных, старики говорили:
— Ишь гладки! Мабудь, их гарно кормят!
— Та ж яка у них работа? Коня почистить да щеки себе выголить.
За кавалерией, подымая по дороге пыль, протарахтели десять пушек. Их медь горела, как золото.
Дубоссарцы всполошились: а пушки зачем? Уж не война ли снова?
Но их успокоили солдаты:
