сказал:
— Это — язык любви. У нас если девушка хочет что-либо сказать, чтобы не слыхали другие, то дает цветок или плод.
— А что же значит на таком языке — гранат?
— 'Мое сердце горит по тебе!'
— 'Веселитесь, мой возлюбленный'.
— А что же посылают, когда хотят сказать обратное?
— Грушу. Груша значит: 'Оставь надежду!'
Михаил Илларионович рассмеялся:
— Это очень похоже на украинскую 'дулю'… Ну, угощайте дорогого гостя.
Кутузов остался в зале: ему хотелось поговорить с евнухом.
Михаил Илларионович смотрел, как евнух с довольно равнодушным видом пьет привычный кофе.
— Что ему этот кофе? Он пьет кофе несколько раз в день. И кофе у них наверняка лучше нашего. Тут посторонних нет, угостим-ка мы его по-русски, — сказал Кутузов. — Пусть принесут штоф водки, да боровичков маринованных, да невского копченого сига. Говорят, османы не пьют вина и не уважают рыбу. Проверим!
Сам посольский метрдотель в ливрее и белых перчатках принес на серебряном подносе большой графин водки и закуску.
Евнуху налили в кофейную чашку водки, и переводчик сказал:
— Вот что пьют у нас вместо кофе. Только пить надо сразу.
Евнух выпил чашку. Его бабье лицо расплылось от удовольствия.
Гостю подвинули мисочку с янтарно-желтенькими, словно фарфоровыми, боровичками, положили вилку.
Евнух не обратил внимания на вилку, а прямо полез своими коричневыми толстыми пальцами в миску, взял грибок и захрустел.
— Чох якши! — зажмурился он.
— Ну-ка, Федюша, налей гостю еще! — сказал племяннику Кутузов. — Да скажите ему, что грибки надо есть с хлебом.
Посмотреть на стража султанских жен собралось чуть ли не все посольство. Офицерская молодежь просила Михаила Илларионовича, чтобы он позволил спросить у евнуха, хорошо ли ему жить среди стольких прекрасных девушек.
— Это непристойно: вы же знаете, у кого спрашиваете! — возразил Михаил Илларионович.
— Да ведь он пьян! — убеждал дядю Федя Кутузов.
— Ну спрашивайте! — махнул рукой Михаил Илларионович.
Евнух рвал руками копченого сига, исправно закусывая после очередной чашки, когда ему перевели нескромный, каверзный вопрос молодежи. Он секунду помолчал, обвел осоловелыми глазами улыбающихся офицеров и дипломатично ответил:
— Десять повинующихся женщин доставляют меньше хлопот, чем одна повелевающая!
Михаил Илларионович улыбался:
— Остроумно ушел от неприятного ответа, молодец!
— Пусть скажет, — обратился Федя Кутузов к переводчику, — почему у них заведено многоженство. Разве одной мало?
Турок, услышав вопрос, вынул из хрустальной вазы, в которой стояли розы, белую.
— Эта роза прекрасна? — спросил он.
— Прекрасна.
Евнух вынул вторую, алую:
— А эта?
— Прекрасна.
Турок вынул третью, черную:
— А эта?
— Прекрасна!
Евнух сложил все три розы в букетик и сказал с важностью:
— А все вместе они еще прекраснее!
— Да он совсем дипломат! — похвалил, улыбаясь, Михаил Илларионович.
— Дядюшка, а можно спросить: какие ему больше нравятся — худые или полные? — пристал Федя Кутузов.
— Ваше высокопревосходительство, пусть он ответит на это, — хором подхватили просьбу товарища молодые офицеры.
— Ну, валяйте!
Евнух уже осушил штоф. Теперь он долго вылавливал из миски скользкие белые грибки, глаза его блестели: посланец кызлар-агасы был навеселе.
— Он говорит, что вместо ответа расскажет вам, как один паша устроил в своем гареме спор, кто из одалисок красивее — белая или черная, тонкая или толстая, — сказал переводчик.
Все приготовились слушать. Евнух вытер ладонью рот и начал. Он говорил, а переводчик вслед за ним переводил на русский язык. Турок сидел, точно в кофейне, где любят рассказчиков и где охотно слушают.
— И вот паша обратился к белой: 'Говори о своей красоте ты'. Одалиска сказала: 'Цвет мой — царь всех цветов. Белый цвет — цвет чистоты и непорочности. Цвет розы, цвет снега, падающего с неба. Цвет молока, дающего жизнь животным. Цвет кисеи, которую правоверные употребляют для чалмы. И разве может сравниться с белым цветом черный? Разве ночь может быть ярче светлого дня?'
Когда она кончила, встала ее соперница — черная одалиска — и сказала в свою защиту: 'Чернила, которыми передан людям коран, разве не черного цвета? Черен мускус, проливающий драгоценные благоухания. Черен зрачок, о котором так много заботятся, в то время как мало думают о белке. Когда пролетят прекрасные дни жизни, появляется седина. Белый цвет — цвет проказы, бельма, смерти'.
'Ну а теперь говори ты', — обратился паша к тонкой. И тонкая сказала: 'Я стройна, как кипарис. Я легка и воздушна, как ветерок, как благоухание цветов. Я легче скворца, живее воробья. Встаю ли, сажусь ли — прелесть отпечатывается во всех моих телодвижениях. Мои ласки быстры. Я легко могу исполнить все желания моего возлюбленного. Склоняется ли он ко мне, я обвиваюсь вокруг него, как виноградная лоза. Он только хочет заключить меня в свои объятия, а я уж — в них. Как можешь сравниться со мной, ты, тучная? Малейшее движение доставляет тебе усталость. Твой возлюбленный вздыхает, а ты едва можешь перевести дыхание. Сон и пища, пища и сон — вот твои наслаждения, толстая'. 'Что ты скажешь на это?' — обратился к полной паша. И та ответила: 'Сыщется ли мужчина, который не получил бы удовольствия, глядя на округлые очертания моего пышного тела? Сам коран восхищается толщиной. Взгляни на плоды, при виде которых у всех текут слюнки, — на яблоко, персик, арбуз: не одна ли у них форма с моими щеками, грудью, животом? Я сияю, как полная луна. Я как чаша, налитая до краев. Слыхано ли было, чтобы кто-либо просил у мясника сухую кость, а не жирную и сочную мякоть! Ты, худая, остра, как гвоздь. Твои локти и колени словно колючие, засохшие ветки, от твоей тощей груди нет радости ни младенцу, ни возлюбленному. Твой скелет напоминает о смерти, а не о радостях жизни! Хвала и благодарение аллаху, что он явил на мне свою благость, создав полную!'
Вот как спорили о своей красоте четыре невольницы, — окончил евнух.
— Красивый спор! Хорошо рассказывает евнух. Ну, довольно, господа! — поднялся Кутузов.
Он подарил посланцу кызлар-агасы серебряные часы и отрез парчи, а офицеры набросали ему серебряных рублей за рассказ.
Евнух кланялся и благодарил, прижимая руки к груди: видимо, был чрезвычайно доволен приемом, угощением и подарками.
Он ушел, слегка покачиваясь.
Когда Михаил Илларионович остался один, он подошел к букету роз, стоявшему в вазе на столе, и наклонился над ним.
От цветов шел тонкий аромат.
