— Да, я всегда говорю: Мария Антоновна — ангел. Я боготворю женщин только потому, что Мария Антоновна — женщина, — повторил Кутузов по-русски ту же фразу, которую несколько минут тому назад сказал по-французски Нарышкиной.
Кутузов держался с достоинством, не имел вида 'опального' полководца, не прибеднялся, не жаловался никому на свою незаслуженную обиду. И от этого еще резче подчеркивалась вся мелочность предвзятого отношения императора Александра к уважаемому, заслуженному полководцу.
Все поздравляли Михаила Илларионовича со славной победой, с возвращением к родным пенатам, как водится, притворно уверяли, что Михаил Илларионович прекрасно, молодо выглядит.
И Кутузов был хоть отчасти удовлетворен. Получалось так: хотя никто не говорил прямо, но в каждой фразе сквозило: 'Император бестактен и глуп, он зря обидел тебя, но ты, Михайло Ларионович, держишься так умно, что от этого только возвышаешься в наших глазах!'
Каждый день Михаил Илларионович просыпался с одной и той же мыслью: начал уже войну Наполеон или нет?
Но прошла неделя со дня приезда Кутузова домой, а все еще было тихо, мирно.
Михаил Илларионович пробуждался под певучие крики разносчиков, доносившиеся с набережной: 'Ра-аки, ра-аки!' или 'Ла-андышов, ла-андышов!' Он оборачивался к жениной постели. Екатерина Ильинишна — ранняя пташка — уже упорхнула в туалетную, взяв с собою книгу в желтом, как желудь, телячьем переплете, которая всегда лежала на ее ночном столике.
Книга называлась 'Дамской врачъ', перевел с французского М. И. У. медицинского факультета студент Кодрат Муковников.
'Дамской врачъ' говорил не только о болезнях 'различных возрастов', но и о многих других полезных вещах, например: 'о благоприятных минутах исполнять должность брака', 'о способнейшем возрасте выдавать девиц замуж'.
Екатерину Ильинишну особенно интересовал раздел, называвшийся 'Венерин туалет'. В нем содержались такие советы: 'способ предохранить линяние волосов', 'способ выравнивать морщины на лице', 'как сделать здоровым и пригожим тело', 'как сделать старое лицо наподобие двадцатилетнего'.
Вот Катя каждое утро брала эту книгу и уходила в туалетную делать разные 'удивительные для лица' белила и мази. И не оттого ли она выглядела моложе своих пятидесяти шести лет?
Михаил Илларионович вставал с постели и открывал настежь окно.
На Неве рыбаки закидывали сети. Низко летали белые чайки. Все дышало безмятежным покоем.
Но на преддиванном столе белело полотнище разложенной географической карты…
Михаил Илларионович звонил в колокольчик. Входил Ничипор помогать барину одеваться: дома, как и на войне, он один прислуживал Михаилу Илларионовичу, хотя в кутузовском доме лакеев хватало.
— Добрый день, ваше сиятельство!
— Здорово, Ничипор! Ну, как ночевал? Не хуже, чем под Рущуком?
— Спаты — не воеваты! — весело отвечал денщик.
— Что слыхать в городе?
— Та ничого. Всэ, як було.
— Курьера ждут?
— А що им робыты — ждуть!..
У дома военного министерства с утра толпился народ — ожидали курьера из Вильны к князю Горчакову, который замещал Барклая де Толли. Это была единственная возможность узнать последние новости.
От курьеров весь Петербург знал, что Александр занят в Вильне двумя своими любимыми пристрастиями — дамами и муштрой.
В Петербурге Александр оставил обеих жен — законную и фактическую: красивую, но надоевшую голубоглазую Елизавету Алексеевну и красивую, но любимую Марию Антоновну Нарышкину, которую свет называл 'черноокой Аспазией'. Кроме них, император оставил прелестных актрис — Шевалье, Филлис и, как ее продолжали нелепо величать в печати, 'девицу Жорж'.
Но Александру все было мало.
Ему с детства внушали, что он 'ангел', что он красив. Это он помнил, но забывал, что немного хромает и туговат на одно ухо. Он вообще считал себя неотразимым и любовался собою, как Нарцисс. Он с юных лет всюду волочился за самыми прекрасными женщинами и хотел и в Вильне пленять сердца польских дам. Правда, это имело здесь и другую подоплеку: Александр стремился привлечь на свою сторону поляков. Император легко жаловал польских дам во фрейлины, а мужчин в камер-юнкеры.
Он был чувствителен к женскому вниманию и лести и потому рассыпался перед любой польской графиней. Впрочем, это откровенное ухаживание такого именитого донжуана не угрожало ни спокойствию их мужей, ни чести самих жен.
'Мне хорошо известно, что в большинстве случаев добродетель дам, пользовавшихся благоволением Александра, весьма редко находилась в опасности', — писал об Александре его друг Адам Чарторийский, знавший его прекрасно.
А лейб-медики сплетничали по этому поводу об императоре:
— Он воображает о себе, как и во многом другом, больше, чем может!
Император Александр I уделял в Вильне приемам и балам много времени, чего не следовало бы делать накануне войны с таким грозным противником.
Глядя на него, и офицерство вело себя по пословице: игуменья — за чарку, сестры — за ковши. Офицеры волочились за кокетливыми польками, пили и играли в карты.
Император Александр I только изредка занимался армией.
Его не интересовало, хорошо ли стреляют, умеют ли колоть штыком и окапываться солдаты, достаточно ли в магазинах хлеба и фуража, хватит ли сапог и снарядов. Он беспокоился об одном: по правилам ли 'тянут носок', как маршируют. И солдат и командиров Александр оценивал не по делам, а по форме, не по их подготовленности к войне, а лишь по выправке. Лучшей дивизией в армии Александр считал 3-ю Коновницына, потому что на смотру она маршировала исправнее всех.
Александр верил в прусскую догму — фрунтомания батюшки, Павла Петровича, не умирала!
Михаил Илларионович живо представлял себе любимую Вильну, роскошный генерал-губернаторский дворец, где он жил и где теперь живет император. Представлял себе незавидное положение командующего 1-й Западной армией Барклая де Толли: как он связан в своих действиях присутствием государя и всем его нелепым, пестрым окружением.
Свита государя была составлена не из известных всем своими общепризнанными заслугами в военном деле генералов, а из случайных иностранных выходцев, к которым почему-то благоволил Александр I, всю свою жизнь заискивавший перед Западом. Это были: никому не ведомый шведский генерал Армфельд и два прусских барона — Фуль и Вольцоген. После разгрома пруссаков Наполеоном в 1806 году Фуль и Вольцоген перешли на русскую службу.
Тридцатитрехлетний, не по-прусски курносый Вольцоген служил в Пруссии простым лейтенантом. В России этот пронырливый и речистый пруссак сразу попал в генеральный штаб, а потом был пожалован во флигель-адъютанты императора.
А пятидесятилетнего кабинетного генерала Фуля Александр сделал своим наставником в военных вопросах.
Александр I, кокетничая, любил уверять, что окружен тупицами и подлецами. Говоря это, он, разумеется, имел в виду только русских, но так как при нем русских было всегда мало, то он, сам того не желая, определял положение вещей совершенно точно.
Кроме этих трех горе-вояк, все достоинство которых заключалось лишь в том, что они были иностранцами, в свите Александра I числился еще генерал Беннигсен, единственный по-настоящему боевой человек.
Главным авторитетом в военном деле у императора Александра стал с 1807 года барон Карл фон Фуль.
Малоначитанный вообще и совершенно несведущий в древней военной истории, Александр I благоговел перед обширными теоретическими знаниями Фуля. Буквоед и начетчик, Фуль был типичным
