— Руфа! — начал он. — Я почему-то всегда… или очень часто… задумываюсь над своей жизнью, над своими поступками. Проверяю, понимаешь, оцениваю… А ты?
— Что это ты вдруг? — удивилась она. — Разве тебе что-то кажется неправильным в моей жизни?
— Да нет, я просто так. Просто так.
Бесхитростный Алексей не нашёл тонкой нити для начала разговора. Он не умел подыскивать слова. Они как-то сами по себе приходили на язык, не спрашиваясь его, быть ли им сказанными или утаёнными до поры до времени.
— Руфа, — опять заговорил Алексей, — не кажется ли тебе, что ты одна?
— Одна? То есть как одна?
— Без людей. Сама по себе.
Руфа ответила не сразу. О чем-то подумала, что-то взвесила, в чем-то насторожилась. Вспомнила, что об этом же ей говорил Серёжа.
— У меня никогда не было особенно близких подруг.
— Почему?
— Наверно, были причины.
— Какие?
Руфа опять задумалась и ответила не спеша:
— В школе я была слишком успевающей и… прости меня, заметной девушкой в смысле внешности. Таких не очень любят. А теперь… Теперь мои достижения… они тоже не могут радовать подруг…
Алёша не сдержался. Пришедшие на его язык слова не проглотились, и он спросил:
— А так ли уж велики, Руфа, твои достижения? Следует ли так часто вспоминать о них?
Руфина вспыхнула. Остановилась. Поправила причёску. Потом сказала:
— Тебе виднее со стороны, Алёша.
— Я не сторона для тебя, Руфа. Мне кажется, я нечто большее.
— Значит, ты лучше других должен видеть, чего я достигла. И воодушевлять меня, а не сомневаться.
Руфина вновь занялась причёской. Как очаровательны движения её рук! Как хороша она в лесу! Стройные и высокие сосны — выразительный фон для её стройного стана. Но почему опять вспоминается зеркало, возникают каблуки?..
Нет, нельзя останавливаться на полдороге. Это не в характере Алексея Векшегонова. Любовь — это откровенность. И он будет откровенен. С ней же идти. Идти через всю жизнь.
— Руфа, ты только, пожалуйста, не сердись, — снова заговорил он.
— За что же сердиться? — отозвалась она. — Разве ты можешь меня обидеть?
— Нет, но… Мне кажется, Руфина, что ты… — Тут снова помимо его воли роковым образом сорвались слова, просившиеся наружу: — Мне кажется, Руфина, что весь твой внешний облик — причёска, платье, браслеты, сумка, каблуки… и эти золотые серьги… эта брошь демидовских времён… и зонтик с кружевами… и многое другое стало… ну как бы мне сказать… все это стало своеобразным выражением твоего «я», — выпалил Алексей и, покраснев, стал оправдываться: — Как туманно и коряво я говорю!
— Нет, почему же, — возразила Руфина. — Ты очень хорошо умеешь излагать свои мысли.
Наступило молчание. Над их головами усиленно стучал своим носом дятел, выискивая поживу.
— Я обидел тебя, Руфа… Но я не мог. Я должен, я не умею скрывать то, что думаю.
— Да, Алёша. У нас ничего не должно быть спрятанным друг от друга. И мне кое-что хочется сказать тебе.
— Так скажи же…
— Алешенька, сядем. Здесь сухо.
Они сели. Обнялись, и голос Руфины заворковал:
— Милый мой, а не завёлся ли в твоей светлой голове чёрный, противненький червячок зависти?
— Какой зависти? К кому?
— Ко мне. К моим успехам.
Векшегонов вскочил. Его словно ужалила оса. Руфина удержала Алексея за руку и усадила снова.
— Алёша, радость моя, выясним все спокойно и найдём нужные решения. Конечно, всякому мужчине, даже такому, как ты, неприятно, если он вдруг оказывается при… при ней. При мне, в данном случае. Но ведь я же не виновата, Алёша, что все так случилось… И глупо же, в самом деле, отказываться от того, что принадлежит теперь нам обоим. Ведь я — это ты. И ты — это я. Разве можно завидовать самому себе?
— Я не завидую, Руфа. Да и чему завидовать? Тому, что ты вместо одной детали успеваешь обработать две, три?.. Это, конечно, успех, но не такой, чтобы шуметь о нем так громко.
Алёша заметно волновался. И его волнение придавало Руфине уверенность. Теперь она не сомневалась в сказанном ею. Алексей, безусловно, завидует ей. И она сказала:
— Алёша, неужели между нами становится моя слава? Неужели тебе неприятно видеть меня известной, уважаемой? Неужели ты позволишь взять власть над собой мелким чувствам? Алёша, сейчас же прогони их прочь. Алёша, я до мизинчика принадлежу тебе. Вот я! Вот мои руки, плечи, мой дурацкий рост, голос, глаза… Это все твоё… Так распорядись же разумно мной. Зачем тебе принижать меня? Зачем?..
Голос Руфины оборвался. Алексей почувствовал себя виноватым. Нет, он не отказался от своих слов. Но они ему показались ненужными. Они были словами из другого языка, который непонятен Руфине.
А дятел стучал и стучал, выискивая поживу. Теперь он долбил не старый сосновый сук, а, кажется, голову Алексея…
21
— Жизнь как погода, — утешала Анна Васильевна свою дочь, — то ненастье, то солнышко. У нас тоже с твоим отцом бывало всякое. Главного не надо упускать. Любовь. А где любовь, там и дети. Сына заведёшь, Алешенькой назовёшь, и водой вас тогда не разольёшь…
Складно утешала мать, да не гладко вышивала свои узоры жизнь. То и дело какая-то злая сила вбивала клин за клином в тонкую трещинку любви Руфины и Алексея.
То вдруг появится слух о приезде Ийи в день свадьбы. То полоумная старуха Митроха Ведерникова заведёт россказни о предках Руфины с материной стороны, о Жулановых, которые шагу зря не ступали, рукой попросту не двигали — все с умом делали. К чему этот разговор? Откуда он? Может быть, от стариков Векшегоновых, которые и теперь не выражали особой любви к Руфине?
А вчера в обеденный перерыв был преподнесён новый сюрприз, и он напугал её.
Руфина знала, что темой дипломного проекта Алексея будет автоматическая приставка к его станку «ABE». Ею он занимался ещё до отъезда в институт. О работе над этой приставкой говорилось и в его письмах. На это Руфина как-то не обращала внимания. Другие строки писем занимали её.
Помнится, по приезде Алексей жаловался, что приставка к «ABE», которую он усовершенствовал и завершил, была предложена институтом для защиты диплома. Векшегонов искренне огорчился мелковатостью темы. Он мечтал о защите большой темы «Теория непрерывной реконструкции», но с этим не согласились. Предложенное им нашли пригодным для докторской или, на худой конец, кандидатской диссертации, но ни в коей мере не для студенческой дипломной работы.
Об этом тоже писал и рассказывал Алексей. И Руфина утешала его: «Приставка так приставка. Пусть будет приставка, лишь бы ты скорее заканчивал свой институт». Ей даже казалось тогда разумным и правильным, что его дипломный проект увенчает полуавтомат «ABE», превратив станок в законченный автомат. Но теперь все окрасилось иным цветом.
Мастер цеха со всей определённостью заявил:
— Эта хитроумная штукенция высвобождает руки сверловщика. Станок будет работать сам по себе.
