Кажется, обычные и привычные слова. Мало ли рук высвободила автоматизация производства. И она всеми, в том числе Руфиной, встречалась как дорогая, желанная гостья. А в данном случае?..
В данном случае автоматическое усовершенствование станка «ABE» устраняло не чьи-то чужие, отвлечённые рабочие руки, а её руки, руки Руфины.
Мысли Руфины бегут стремительно и логично. Если приставка к «ABE» заменит её руки, значит, заменит и её. Её, знатную сверловщицу, славящуюся виртуозной работой. И если теперь вместо Руфины ту же работу и, как говорит мастер цеха, лучше, точнее, скорее и экономнее будет производить эта неизвестная, но уже ненавистная «штукенция», то что же будет делать она?
Что?
В висках стучит. Воображение сменяет картину за картиной, одну печальнее другой.
Во-первых, кому не придёт в голову мысль о том, что если сравнительно небольшое усовершенствование может заменить такие искусные руки сверловщицы Дулесовой, то в чем же заключалась незаменимость, непревзойдённость её рук?
Пусть подруги, которых она оставила где-то там, ей этого не скажут… Но ведь иногда достаточно и взгляда, чтобы понять, о чем они думают. А показ работы на трех станках? Зачем он теперь? Кто захочет любоваться светом керосиновой лампы, когда появилась электрическая?
В горле Руфины сухота и горечь. Она, такая одинокая, сидит на скамейке озеленённого пролёта цехов. Сидит, не замечая, как ярок солнечный день, как ласков весенний ветерок, как хлопотливо кричат грачи.
Ничего нет для неё сейчас. Она в самом деле очень скоро будет выглядеть в своём цехе догорающей лампой. Лампой, которая ещё может светить месяц-два. А потом, когда появятся не экспериментальные, а серийные приставки, лампа мигнёт и погаснет. А вместе с нею погаснет и слава!
Легко сказать — погаснет слава! А что стоит за этим словом «погаснет». Не перечтёшь. Может быть, все, чем она жила. Да и будет ли Алексей любить её без славы… Впрочем, об Алексее потом. Не растекайтесь, мысли. Дайте понять, как это произошло и с чего началось, кто гасит её славу? Кто?
Случай? Неизбежность замены старой техники новой? Рационализация? Но ведь нет рационализации самой по себе, как и техники. Это же люди. Приставка не появилась просто так. Она рождена Алексеем. И может быть, рождена не случайно… Нет, так она не может думать о нем. Но почему не может… Ведь говорил же он в лесу: «А так ли уж велики, Руфа, твои достижения?» Да, он говорил это. И может быть, теперь сконструированная им приставка станет неопровержимым доказательством сказанного?
Кажется, надо остановиться и думать о чем-то другом. Но это теперь не в её силах. В ней проснулось печальное жулановское наследство. Заговорило то, что с детства прививали ей мать и практичная тётя Женя, воспитанные в свою очередь незнаемыми Руфиной дядьями и дедами, жившими для себя и сами по себе, мерившими весь свет по своему корыстному аршину. Она старается, но не может перебороть впитанный ею дух жулановской семьи, который в их дом пришёл с её матерью, перекричать эти потомственные голоса, не может победить в себе страшнейшее подозрение. А вдруг он… пусть не он, а его зависть, его желание возвысить себя над нею, надоумили избрать для дипломного проекта это усовершенствование станка его имени? Не чьего-то, а его имени. Пусть даже он поступил так подсознательно, какая разница? Ранят ли утку или какую-то другую птицу, специально целясь в неё или случайным выстрелом, — ей одинаково больно.
Руфину не узнали дома.
— Не больна ли?
— Нет, — отговорилась она, скрыв от матери своё горе. — Устала я как-то сегодня… Даже не хочется есть.
Искать защиты у матери, жаловаться ей было бесполезно. Теперь уже ничего не изменишь. Автоматическая приставка существует. Отменить защиту дипломного проекта не может никто. Даже сам Алексей.
Он, кажется, пришёл. Да, это его шаги. Что она скажет ему? Как она изольёт своё горе? Поймёт ли он её? Может ли он понять? Может ли?
Наверное, нет.
22
Так оно и случилось. Руфина искала то, чего не было в душе Алексея.
Разговор происходил на берегу пруда. Они сидели за огородами на перевёрнутой дулесовской лодке. Сидели рядышком. Как один человек. Обнявшись. Прикрывшись большой суконной шалью Анны Васильевны. Ещё не наступили тёплые вечера.
— Как ты позволяешь себе так думать, так хотеть, — упрекал Алексей прижавшуюся к нему Руфину. — Разве твоё маленькое благополучие может идти вровень с таким большим делом, которым живут миллионы людей…
Его голос был очень родным, а слова? Их, казалось Руфине, произносил не он, а кто-то другой, сидящий в нем. Какой-то буквенный, какой-то параграфный человек. Правильный, как формула. Точный, как аксиома, и непогрешимый, как алгебра. Но не как жизнь со всеми яркими и блеклыми красками, счастливыми отклонениями и заманчивыми ошибками.
Неужели её Алёша, кудрявый, голубоглазый, такой живой и, хочется сказать, такой «житейский парень», на самом деле жертва самовнушения? Ведь то, что он сейчас говорит, не может быть истинной сутью живого человека.
А он, пока размышляла Руфина, продолжал восторженно рассказывать о роли автоматики как матери производительности, о необходимости рационализаторских поисков и находок, о труде как подвиге, как творческом горении. Он говорил обо всем, что составляло суть, цель и содержание его жизни, а для Руфины было лишь одним из условий, пусть очень необходимых, но всего лишь условием её жизни, её будущего.
— Алешенька, — прервала его Руфина, — ты будто делаешь доклад или читаешь лекцию. А ведь мы одни. Ты посмотри, как отражаются звезды в пруду. Послушай, как бьётся моё сердце…
— Я слышу… Слышу и хочу, чтобы оно билось вместе с моим сердцем. Как одно.
Где-то крякнула дикая утка. Потом послышался всплеск кем-то напуганной рыбы. Потом опять стало тихо. Алексею больше не хотелось возвращаться к прерванному разговору. Сегодня впервые заползла в его голову мысль: любит ли он её?
Любит ли он её?
Подумав так, Алексей почувствовал лёгкую дрожь.
— Кажется, холодно?
— Да, — ответил он Руфине, — кажется, «похолодало».
Они поднялись. Он посмотрел на часы:
— Завтра ты в утреннюю смену? Тогда я провожу тебя и…
Руфина задержалась и тихо повторила его мысль:
— Любишь ли ты меня, Алёша?
Этот вопрос, казалось, не мог не удивить Векшегонова. А он не удивился:
— Ты спроси об этом себя. Тебе виднее… Тебе все всегда виднее куда лучше, чем мне…
Алексей открыл калитку дулесовского огорода, и они пошли молча.
Нехорошие предчувствия обуревали Руфину. Страшная автоматическая приставка теперь показалась ей малым облачком по сравнению с тучами, которые надвигались откуда-то из-за тёмного горизонта.
Они простились. Алёша впервые не поцеловал её при расставании. А впереди ночь. Молчаливая ночь раздумий. А потом утро, цех и станок «ABE». Станок, ожидающий реконструкции. Станок, с которым она скоро разлучится.
Как просто было раньше, когда её мать и отец, полюбив друг друга, стали женой и мужем. А теперь?..
Нет, нет, не надо ничего усложнять и выдумывать. Не может же, в самом деле, какая-то
