Александр Кривенко
Детектив Клуб — 2 (Сборник)
Алексей Ермолаев. ЖАРЕНЫЙ ЛЕД
ПАРАД-АЛЛЕ
Моя служба в милиции началась весьма прозаично. Не было торжественных напутствий, бравурных маршей, слез умиления на глазах седых ветеранов. Этого не было, а было вот что: начальник распорядился поставить для меня стол и освободить половинку сейфа, потом ободряюще похлопал по плечу и со словами: «Засучивай рукава!» вывалил ворох писем, инструкций, жалоб. Я через силу улыбнулся и с тоской подумал, что выбраться из этой бумажной бездны вряд ли возможно. В глазах пестрели оттиски штампов, разнообразные заявления, грозные резолюции.
В довершение всего ко мне подошел старший лейтенант Дмитрук, человек, на чью помощь рассчитывал я очень сильно, и весело сказал:
— Привет подрастающему поколению! Обживаешься? — Дмитрук был настолько жизнерадостен, что совершенно не обратил внимания на мой кислый вид. А мне и впрямь было не по себе. Я-то устраивался на эту работу в надежде на романтику милицейского дела: погони, перестрелки и прочие «киношные» страсти- мордасти. Увы… Выходит, потоки писанины прорвались и сюда. С трудом я подавил чувство разочарования. Сколько раз со мной так бывало: мечтаешь, ждешь необыкновенного, а достается что-то уже много раз виденное, прочувствованное. В одном научно популярном фильме доходчиво демонстрировали ограниченность таракана. Он лез в темный угол и получал там электрический разряд. Но никак не мог угомониться. Конечно, сравнивать себя с жидконогой козявочкой обидно для самолюбия, но если быть объективным…
— Давай, милок, нагружайся, а я поеду старые кости греть, — балагурил старлей. — Понимаешь, некогда было раньше. Зато теперь отгуляю уж отпуск сразу за два года. Ты прямо как с неба свалился. Такая подмена! Молодой да симпатичный. В хоккей, слышал, играешь. Ну вылитый швед из «Тре крунур»…
Николай родом из нашего поселка, добрейшая душа. Только есть у него склонность к шуткам, над которыми он смеется один. Когда его начинает «нести», целая компания с глупым видом переглядывается, а Дмитрук вовсю заливается. Впрочем, в остальном Никола — симпатичный человек. А что до недостатков, то идеальных людей в природе вообще не существует. Нельзя сказать, что в наших с ним взаимоотношениях складывалось все гладко. Но главное и самое ценное его качество — порядочность: он не из тех, кто держит камень за пазухой. Режет матку-правду в глаза. На него почти никогда не сердятся. Не знаю, почему. Я прощаю ему резкость суждений за искренность. В них больше правды, чем в комплиментах, даже заслуженных. Да и говорит Дмитрук немного. Я и удивился потоку красноречия, хлынувшему тогда. Старший участковый продолжал петь дифирамбы, проявляя несвойственную для него осведомленность в спортивных делах. У меня появилось ощущение, что он последние месяцы проводил на необитаемом острове и соскучился по человеческому обществу. Николай не умолкал еще минут десять. Это была мука, но я простил Дмитрука — счастливчика, который может позволить себе спокойно смотреть на злосчастный стол и не замечать кучи документов. Он уже был в пути, надеясь поскорее погреть свои старые кости на жгучем солнце юга. Что же ему еще там делать? Этому дряхлому деду, тридцати лет от роду, с фигурой и мышцами портового грузчика…
Без опеки меня, разумеется, не оставили. Учили, наставляли, как того требуют приказы. Но мне казалось, что все идет как-то несерьезно. Наверное, не хватало антуража: посвящения в стражи закона протекало без холодящей душу таинственности, в спешке. Словно закавыка была в том, чтобы забить штатную единицу. Новичок с менее богатым воображением, наоборот бы, порадовался такому приему. Мне доверяли. Это ясно. Ведь в моем багаже был диплом о высшем образовании и хоть маленький, но опыт работы в прессе. Последнее обстоятельство особенно устраивало управление: там понимали, газета — это общение с людьми, разбирательство конфликтов. В общем, с милицейской службой схожего более чем достаточно.
Мне доверяли, а точнее, считали, что есть сотрудники, которые больше нуждаются во внимании старших. К тому же и Дмитрук сказал свое веское слово (он отвечал за меня). Да и спустя много времени Николай признался в собственном педагогическом кредо, за которое «в кадрах» его бы непременно взгрели.
— Милицейскую кашку, дорогой, — вдалбливал он молодым сотрудникам, косясь на нас, — нельзя пробовать по ложке. Не распробуешь. Надо сразу хлебнуть как следует: то ли вовсе охоту отобьет, то ли аппетит разгорится. А няньки лишь время даром потеряют, коли сосун бесталанный…
Потекла моя безрадостная одиссея. Запомнились тоскливые хождения по инстанциям и частным лицам с визитами весьма малоприятными. Целую пачку зловредных «входящих» и «исходящих» я таскал в специально приобретенном портфеле. В первые дни просто не было спасения среди моря документов, но вскоре я начал ориентироваться в проулках и тупиках юридической переписки и смог принять посильное участие в «войне» бумаг.
Сколько крови, а еще больше чернил стоил мне самый захудалый пьянчужка! То на работу его оформляй, то в ЛТП, то на пятнадцать суток. И для каждого места заготавливай десятки бумаженций. Причем на одну полезную справку приходится примерно так пять совершенно формальных. И тонкость в том, что не знаешь, какая из них сыграет решающую роль. Я быстро сообразил — тут нужна система. Один раз надо не пожалеть сил и времени, испробовать все варианты для достижения желаемого. А затем взять на вооружение наиоптимальнейший.
Жалобы и заявления пишутся на разный манер. Зато идут по накатанному пути. Результат на финише профессионал может угадать еще на старте, получая от начальства резолюцию: «Разобраться и доложить». Такой метод сберегает лоб от ненужных шишек и драгоценные часы. Даже маленькое слово в запросе способно склонить чашу весов. Напишешь не просто «просим», а «убедительно просим», и какое-нибудь ответственное лицо поощрит тебя за почтение. Но важно и не опуститься на коленки — тогда тобой будут пренебрегать. Наука эта не столь мудрая, сколь хитрая. И не с того хотелось начинать, однако жизнь заставила. Первым признанием моих успехов в бумаготворчестве стал вызов к начальнику отделения Ганину. Я испытывал к нему сложные чувства. Нравилась его ультрасовременная манера держаться, говорить. Этакая смесь манер, заимствованных в мастерской художника и профкоме предприятия с размахом. Не нравилось барское отношение к людям. Любое указание он спускал вниз исключительно через заместителей. Доходило до смешного. Встретив меня в коридоре, он просил срочно разыскать Дмитрука. Высунув язык, я битый час носился по следам моего непосредственного начальника и только для того, чтобы он «довел» до меня ганинский приказ о стрельбах. То есть Александр Васильевич принадлежал не к разряду обычных, домашних зазнаек, а к более серьезному клану, в котором личные качества отождествляются с занимаемым креслом, и это самое кресло возводится в культ. Кресло охраняют и от реальных посягательств конкурентов, и от неуважительных взглядов инакомыслящих. С одинаковым рвением. По службе мне с таким ярким представителем стражей иерархии встречаться больше не приходилось. В милиции для них климат неподходящий…
Ганин любезно улыбался. Он словно демонстрировал свое расположение ко мне. Гладкие щеки округлились еще сильнее, крупные, чуть раскосые глаза почти утонули в припухлых веках.
— Как протекает период становления? — промурлыкал он, по-прежнему источая радушие. Разумеется, отрицательный ответ либо требовательный тут исключался.
— Все идет замечательно.
— Ой-ой, сколько энтузиазма! — остановил меня майор.
Непонятно было, правда, одобряет он бравое заявление или осуждает. В любом случае имело смысл
