— Это футболка Джерома. От нее не воняет?
— Зачем ты дала мне его футболку? — замерев и ощутив внутреннее содрогание от прикосновения ткани, осведомился я.
— Мои слишком маленькие. Хочешь, я дам тебе папину? От них пахнет одеколоном.
— Твой папа пользуется одеколоном?
— Он жил в Париже после войны и приобрел там массу пикантных привычек, — откликнулась она, залезая в большую кровать. — К тому же он умудрился переспать там с тысячей проституток.
— Он тебе сам это говорил?
— Не совсем. Но каждый раз, когда он начинает вспоминать Францию, он так возбуждается. Он там служил в армии. Отвечал после войны за управление Парижем. И мама просто выходит из себя, когда он начинает об этом говорить. — И она изобразила мать: «Довольно франкофилии на один вечер, милый». И как всегда, когда она начинала что-то показывать, ее интеллектуальный коэффициент резко повышался. — Кроме того, он еще и людей убивал, — хлопнула она себя по животу.
— Правда?
— Да… нацистов, — добавляет Объект в качестве пояснения.
Я тоже забираюсь в кровать. Дома у меня всего одна подушка. Зато здесь их целых шесть.
— Массаж, — бодро заявляет Объект.
— Хорошо. Только потом ты мне.
— Заметано.
Я сажусь к ней на поясницу и начинаю делать массаж. Мне мешают ее волосы, падающие на плечи, и я убираю их в сторону. Некоторое время мы молчим, а потом я спрашиваю:
— Ты когда-нибудь была у гинеколога?
Объект кивает, не поднимая головы.
— Ну и как?
— Ужасно. Терпеть не могу.
— А что они делают?
— Сначала заставляют раздеться и надеть халатик. Он бумажный, поэтому сразу замерзаешь. Затем тебя заставляют лечь на стол и распластаться.
— Распластаться?
— Да. Вставить ноги в эти металлические штуковины. А потом гинеколог начинает производить тазовый осмотр. Это просто невыносимо.
— А что такое тазовый осмотр?
— Ты же считаешься специалистом в области секса.
— Ну давай.
— Это, понимаешь, внутренний осмотр. В тебя запихивают такую штуковину, чтобы у тебя там все открылось.
— Не может быть.
— Это ужасно. И холодно. К тому же гинеколог еще отпускает всякие шуточки, елозя там. Но хуже всего то, что он делает руками.
— Что?
— Он их запускает туда чуть ли не до локтя.
Я онемел. Страх и ужас практически парализовали меня.
— А ты к кому идешь? — поинтересовался Объект.
— К какому-то доктору Бауэру.
— Доктор Бауэр! Это же отец Рини. Он полный извращенец!
— Что ты имеешь в виду?
— Я однажды купалась у них в бассейне. Знаешь, у Рини есть бассейн. Этот доктор Бауэр пришел и начал на меня смотреть, а потом и говорит: «У тебя замечательные ноги с идеальными пропорциями». Извращенец этот доктор Бауэр. Мне тебя жаль.
Она приподняла бедра, чтобы вытащить из-под них рубашку. Я растер ей спину от поясницы до лопаток.
И Объект затих. Я тоже молчал. Массаж заставил меня полностью забыть о гинекологах. Ничего удивительного в этом не было. Ее медовая или абрикосовая спина, тут и там покрытая белыми пятнышками, своего рода антивеснушками, сужалась к талии, наливаясь краской при каждом моем прикосновении. Я чувствовал пульсацию ее крови. Ее подмышки были шероховатыми, как язык у кошки. Ниже выпирала прижатая к матрацу грудь.
— Ну все, теперь твоя очередь, — через некоторое время сказал я.
Но за этим ничего не последовало — она спала. Очередь до Объекта никогда не доходила.
Дни, проведенные с Объектом тем летом, всплывают в моей памяти по отдельности, каждый заключенный в свой снежный шар. Я встряхиваю их по очереди и наблюдаю за тем, как внутри опадают снежинки.
Субботним утром мы вместе лежим в кровати. Объект на спине, я опираюсь на локоть, чтобы видеть ее лицо.
— Ты знаешь, что такое сплюшки? — спрашиваю я.
— Что?
— Это козявки.
— А вот и неправда.
— Правда. Это слизь, которая выделяется из глаз.
— Какой ужас!
— И у тебя в глазах сплюшки, моя дорогая! — фальшиво важным голосом изрекаю я, стараясь вытащить пальцем корочки из-под века Объекта.
— И почему я позволяю тебе это делать? — удивляется она. — Tы же трогаешь мою слизь!
Мы смотрим друг на друга.
— Да, трогаю! — кричу я, и мы начинаем визжать и швыряться подушками.
Или другой день. Объект принимает ванну. У нее своя собственная ванная. Я лежу в кровати и читаю желтую прессу.
— Джейн Фонда в том фильме снималась не голой, — говорю я.
— Откуда ты знаешь?
— Видно, что на ней надето трико телесного цвета.
И я иду в ванную, чтобы показать ей фотографию. Объект, отчищая пемзой пятку, колышется в ванне под покровом взбитой пены.
— Ты тоже никогда не бываешь голой, — взглянув на фотографию, заявляет она.
Я, онемев, замираю.
— У тебя что, какой-то комплекс?
— Нет, у меня нет никаких комплексов.
— Тогда чего ты боишься?
— Ничего я не боюсь.
Но Объект знает, что это неправда. Однако она не хочет сделать мне больно. Это не входит в ее намерения. Она просто хочет, чтобы я расслабился. Ее смущает моя скромность.
— Я не понимаю, что ты так волнуешься? — продолжает она. — Ты же моя лучшая подруга.
Я делаю вид, что полностью погружен в журнальный текст и не могу заставить себя оторвать от него взгляд. Хотя внутри меня прямо-таки распирает от счастья. Я готов взорваться от радости, но продолжаю пялиться в журнал, словно нашел там что-то необыкновенное.
Поздний вечер. Мы застряли у телевизора. Когда я вхожу в ванную, Объект чистит зубы. Я снимаю трусики и сажусь на унитаз. Иногда я прибегаю к этой тактике в качестве компенсации. Футболка достаточно длинная, чтобы закрыть колени. Я писаю, а Объект продолжает чистить зубы.
Потом я ощущаю запах дыма и, подняв глаза, замечаю, что Объект одновременно с зубной щеткой держит во рту сигарету.
— Ты куришь даже когда чистишь зубы?
