Эта женщина была очень молчалива, услужлива, внимательна, но великая княгиня начинала дрожать с ног до головы каждый раз, когда сиделка подходила ближе к ней.
И ничего нельзя было поделать: эта женщина была приставлена к высочайшей роженице, как специалистка-акушерка, изучившая это дело за границей и славящаяся своим искусством. К великой княгине ее привел сам лейб-медик императрицы и рекомендовал ее в самых лестных выражениях.
Но с того дня, как акушерка появилась около великой княгини, состояние здоровья последней резко ухудшилось, роли, слабые и терпимые прежде, теперь доходили до конвульсий, и несчастной Наталье Алексеевне зачастую казалось, что она не выдержит страданий и умрет от муки.
Наконец, однажды вечером у великой княгини поднялись такие адские боли, что она кричала не своим голосом. Акушерка Елизавета Зорич сейчас же склонилась к ней, подала ей питье, произвела ряд каких-то таинственных манипуляций, и боли стихли, словно по волшебству.
В дальнейшем повторялось то же: боли быстро утихали под опытными руками Зорич, но каждый такой приступ заметно уносил силы молодой женщины.
Она худела и бледнела не по дням, а по часам, и вскоре только глаза напоминали былую красавицу Вильгельмину.
Однажды вечером великий князь, просидевший близ больной супруги почти целые сутки безотлучно, по ее настоятельной просьбе ушел в соседнюю комнату, чтобы на несколько часов отдохнуть там. Наталья Алексеевна осталась наедине с акушеркой, которая сидела на краю ее постели, сторожа малейший приступ боли.
Наталья Алексеевна задумалась и незаметно закрыла в дремоте глаза. Когда она снова открыла их, то Зорич продолжала сидеть на прежнем месте, но великой княгине показалось, будто она стала не так высока и гораздо полнее, чем прежде. В полусумраке лица, обращенного в тень, не было видно. Но странный, упорный блеск глаз сиделки проникал в самый мозг больной, вызывая в нем какие-то странные, почти бредовые впечатления.
Великая княгиня испуганно вгляделась в эти глаза и вдруг с криком полуприподнялась на кровати: ей показалось, что это-не акушерка, а сама императрица.
Наталья Алексеевна протерла глаза, еще внимательнее всмотрелась в неподвижную фигуру и с слабым стоном упала на подушки: не могло быть сомнений, сама императрица во время дремоты больной поменялась с акушеркой местом.
Не будучи в силах вынести этот полный угрозы взгляд, великая княгиня закрыла глаза и замерла в слепом ужасе.
Императрица заговорила тихо, холодно, властно:
– Я пришла сюда, чтобы справиться о здоровье вашего высочества и воочию убедиться, действительно ли страдания вашего высочества так велики, как мне рассказывали. И в награду за свою материнскую заботливость я встречаю упорное нежелание замечать меня, нежелание быть хоть просто вежливой и воспитанной!
Вместо ответа великая княгиня широко открыла глаза и посмотрела на императрицу открытым, ясным, но полным грусти и сильного страдания взглядом. И этот чистый, твердый взгляд, это лицо, еще недавно цветущее, а теперь словно сорванное со старинной иконы великомученицы, смутили императрицу, заставили ее на мгновение отвернуть глаза в сторону.
Но она скоро оправилась, вновь перевела взор на больную и продолжала все тем же надменным тоном:
– Мне, кажется, не желают отвечать? Что же, это не в первый раз случается, что, когда я протягиваю руку, ее отталкивают; коща я иду навстречу с открытым сердцем, от него отворачиваются. Напрасно, ваше высочество, вы закрываете глаза: я знаю, что вы не спите. Притворство излишне! Пора скинуть маски-час расплаты близится! Даже теперь, когда вы стоите лицом к лицу с опасностью, вы не изменяете своему задорному упорству? Одумайтесь, ваше высочество!
– Ваше величество, Господи! – простонала больная. – Но ведь я больна, вы это знаете! Мне трудно говорить от слабости. Не могли же вы, ваше величество, рассчитывать, что я вскочу с постели и стану приветствовать вас по всем правилам этикета? Едва ли вы сами полагали видеть меня достаточно здоровой для этого!
– Что вы хотите этим сказать? – грозно вскрикнула императрица, и в ее взгляде мелькнул испуг. – Уж не собираетесь ли вы намекнуть, что я рада вашим страданиям? Вы не имеете права утверждать, будто к вам относились без надлежащей заботы, будто я не делала всего, что могла, желая ближе сойтись с вами.
Но вы упорствовали, отталкивали мою руку... Боже, чего могли бы мы добиться с вами, если бы ваше высочество с первого момента поняли, что значит опереться на меня! Но теперь поздно!.. Ваше высочество, оглянитесь на себя, вдумайтесь в свое положение!
Наталья Алексеевна содрогнулась и кинула на императрицу молящий взгляд, как бы желая растрогать ее своей беспомощностью, внушить сострадание к ее слабости и болезненности. Но в душе Екатерины бушевала долго сдерживаемая холодная буря. Сегодня она не была расположена сострадать и жалеть!
– Да, ваше высочество, – продолжала она, – если судьба и оттягивает иногда час расплаты, это не значит, что возмездие минует нас. Вспомните, что было для вас сделано! Вас, ничтожную, нищую принцессу, возвели почти на уровень русского трона, перед вами открыли блестящие перспективы будущего, а вы...
– Я никогда не была честолюбива, – ответила Наталья Алексеевна с беспомощной, грустной улыбкой, – но еще на родине я выработала себе определенные взгляды: я стремилась к идеалам правды, добра и свободы и на свое высокое избрание смотрела, как на путь к осуществлению этих идеалов. У нас много говорили о мудрости и свободолюбивом духе великой русской императрицы, с восторгом взирали на ее царственную переписку с первыми умами мира, с восхищением приветствовали разрешение допечатать в Риге энциклопедию, гонимую во Франции. Но когда я приехала сюда, то увидела, что все это-только чисто внутренние стремления, что в управлении государством вы, ваше величество, не вкладываете этих воззрений.
Словом так: «Свобода, философские воззрения, мечты о лучшей жизни – все это для меня самой, натуры избранной и высшей; вы же, подданные мои, существа низшие, для которых такие блага не подходят». Меня это поразило, смутило, и вот я...
– Принялась интриговать! – громовым голосом перебила ее императрица.
– Нет, ваше величество, я слишком молода, слишком правдива, чтобы интриговать. Я просто не нашла в себе силы подойти к душе вашего величества, к душе, которую я не могла понять. Я расчитывала на время, но оно только отдаляло меня от вас!
Екатерина встала и прошлась несколько раз по комнате. Наконец, она подошла опять к кровати и остановилась со скрещенными на груди руками около изголовья больной.
Прошла минута томительной паузы. Наконец, справившись с обуревавшим ее гневом, императрица заговорила:
– Вся фальшь вашего положения явилась следствием того, что с самого первого момента прибытия в Петербург вы, ваше высочество, взяли ложный курс, презрели свои прямые обязанности и устремили доверие в ту сторону, где было недалеко до государственного предательства.
– Могла ли я думать о предательстве? – грустно возразила больная. – Я всегда стремилась к добру, хотела добиться высшего блага для страны, ставшей моей родиной!
– Неправда! – громовым голосом оборвала ее Екатерина, – неправда! Вы не могли стремиться к благу России, потому что не знали, в чем это благо! Вы не знали, что значит слово «повиновение», а в России без повиновения не может быть ничего доброго. Все держится только закономерностью и порядком, все держится только послушанием. А ваша натура чужда способности подчиняться. Вы осмеливались идти наперекор мне, вашей матери и государыне, вы, девчонка, не считались с моими мнениями и желаниями, которые одни только могли бы служить вам верной руководящей нитью. Вот ще причина всех ваших неудач, ошибок и – я смело могу сказать это! преступления!
Отказываясь повиноваться своей государыне и матери, вы отказывались повиноваться также своему мужу и наследнику русской короны... О, вы далеко зашли, ваше высочество, так далеко, что я не узнаю себя, почему я была до сих пор слишком терпелива и милостива... Но всему бывает конец. Мое терпение лопнуло!..
