Женевьева смочила в теплой воде тряпку и принялась протирать лоб и щеки Хейдона.
– Если бы не он, – сказала она, – Джека бы сегодня жестоко избили. Правда, Джек?
– И у него не было никаких причин мне помогать, – проговорил мальчик. – Но он все же вступился за меня. Больной и раненный, он вступился… И сказал надзирателю, что убьет его, если тот только притронется ко мне. А потом надзиратель бил этого человека доской по ребрам.
Женевьева еще раз протерла лоб и щеки Хейдона. Его щеки покрывала десятидневная щетина, под глазами темнели синяки, но все равно было видно, что это необычайно красивый мужчина. «Человек, осужденный за убийство», – неохотно напомнила она себе.
Но он пытался защитить беспомощного мальчика, хотя сам едва держался на ногах.
– Ты знаешь, кто он такой? – спросил Оливер, нахмурив седые брови. – Кого он убил?
Джек покачал головой.
– Я об этом ничего не знаю. Он мало говорил. Но думаю, он из богатых. Надзиратель называл его «ваша светлость».
– Это ничего не значит, – с усмешкой сказала Дорин. Она взяла тряпку и стала помогать Женевьеве. – Надзиратели всегда высмеивают заключенных. Они так развлекаются.
Джек с любопытством на нее посмотрел:
– Откуда вы знаете?
– Сама была в тюрьме, – с невозмутимым видом ответила Дорин.
– Мы все там были, – добавил Оливер. – Кроме мисс Макфейл, конечно. – Он хохотнул.
– Но мисс Макфейл все знает про тюрьмы, не сомневайся. – Дорин с обожанием посмотрела на Женевьеву, затем принялась протирать плечи Хейдона.
– Сейчас власти уже ищут его, – в задумчивости проговорила Женевьева, осторожно протирая покрытую синяками грудь Хейдона. – А поскольку мы с Джеком были последние, кто видел его в камере, то они наверняка захотят расспросить нас, после того как не сумеют найти ночью.
– Я с ними не буду разговаривать, – заявил Джек.
– Боюсь, что придется. – Женевьева вздохнула. – Нам обоим придется.
Она снова принялась разглядывать лицо Хейдона. «Я не убийца», – сказал он, пристально глядя ей в глаза и с отчаянием сжимая ее руки. В тот момент она ему почти верила, хотя ничего не знала о его деле – вообще ничего о нем не знала. Впрочем, кое-что знала: в последние часы своей жизни он заботился не о себе, а о судьбе юного воришки. Он знал, что его жестоко изобьют, но все же вмешался и вступился за мальчика.
– А вот что мы им скажем – это наше дело, – сказала Женевьева, выразительно взглянув на Джека.
Хейдон чувствовал, что горит, охваченный пламенем. Он раскачивался из стороны в сторону, пытаясь уклониться от огня или хотя бы ослабить жжение. И как ни странно, при этом он дрожал от холода, зубы же его стучали с такой силой, что казалось, вот-вот треснут. К тому же мучительная боль накатывала всякий раз, когда он шевелился – боль пронзала все тело. Двигаться он не мог, лежать спокойно тоже не мог, и это сводило с ума. Он пытался кричать, рычать, пытался молить Бога о смерти – ведь даже самый жестокий бог не должен обрекать человека на такие мучения.
А потом он вдруг догадался: «Наверное, я умер и все это ад, на который меня осудили».
Он хотел закричать, но из горла вырвался лишь хрип.
– Тише, – послышался ласковый женский голос. – Все будет хорошо.
Прохладная влажная ткань скользнула по его лицу и пригасила языки пламени. Ткань ненадолго приподнялась, а затем вернулась, чтобы умерить жар, жидкая прохлада серебряными ручейками стекала по лбу и щекам, забиралась в волосы, увлажнились пересохшие губы… Время от времени ткань исчезала, но потом, где-то поплескавшись в воде, снова возвращалась, снова поглаживала и ласкала, уменьшая боль. В конце концов его огонь стал затухать, и вместе с жаром исчезал и холод, так что можно было наконец-то расслабиться, успокоиться…
Кажется, он все-таки не умер.
И наверное, он немного вздремнул.
А потом он вновь почувствовал, как по телу скользит прохладная ткань – она двигалась по груди, по плечам, по животу и осторожно поглаживала ребра. Эти прикосновения были уверенными и в то же время удивительно нежными, словно тряпица чувствовала, где у него самые серьезные повреждения, словно знала, где и с какой силой можно надавливать. Снова и снова ткань поглаживала его и ласкала, давая ощущение чистоты и прохлады, хотя трудно было понять, почему он удостоился такого отношения. И еще ему казалось, что он слышит какой-то шепот, напоминавший чудесную музыку – эта музыка витала над ним и успокаивала, ласкала слух и убаюкивала…
Наконец он крепко уснул. Когда же проснулся, то почти сразу понял, что лежит на мягком матрасе и на чистых простынях. И где-то рядом тикали часы, причем тиканье это казалось тихой песней, вселявшей надежду.
Хейдон с облегчением вздохнул; он наслаждался чистотой и покоем. Было неясно, где он и как сюда попал, но одно не вызывало сомнений: он больше не гниет в вонючей камере и смерть не стоит у него за спиной.
Сделав над собой усилие, Хейдон открыл глаза.
В комнате было темно, значит, ночь еще не кончилась. Пламя, пылавшее в камине, бросало в темноту оранжевые отблески, блики играли на ковре, на одеяле, а также… Чуть повернув голову, Хейдон увидел кресло, а в нем спавшую женщину в белой ночной рубашке. В следующее мгновение он понял, что перед ним мисс Макфейл. Она спала поджав под себя ноги и подложив под голову тонкую изящную руку. Ее рыжевато-золотистые волосы рассыпались по белоснежной ночной рубашке, и рубашка эта… Да, она была
