скажу, что на выставке месье Булонэ я разговаривала со многими людьми и всех не помню. Ведь в рассказе Колдуэлла не будет ничего, что дало бы основание предположить, что маркиз выдавал себя за моего мужа. Скорее всего мистер Колдуэлл действительно поверил, что я замужняя женщина, а мой ревнивый муж где- то меня ждал.
«Может, она и права», – подумал Хейдон. И все же он чувствовал, что не может бросить Женевьеву одну в гостинице. Ведь по дороге из Глазго с ней могло что-нибудь случиться… И черт возьми, он не хотел уезжать, не попрощавшись с детьми! Ему очень хотелось сказать им, что он не по доброй воле уходит от них, а по необходимости.
– Нет, Женевьева, сейчас я не уйду от вас.
Она нахмурилась:
– Неужели вы не понимаете, что сейчас самая лучшая возможность скрыться?
– Не забывайте, Женевьева, что вы миссис Блейк. И если я сегодня скроюсь, то власти непременно зададутся вопросом: что за неотложные дела у вашего мужа, почему он так внезапно исчез? Если я сейчас уйду, то вам придется отвечать на этот вопрос, понимаете? И не надо большого ума, чтобы догадаться: пропавший Максвелл Блейк и сбежавший маркиз Редмонд – одно и то же лицо. Вас арестуют и вынудят признаться, что вы укрывали и защищали меня в течение нескольких недель.
– Что бы они со мной ни сделали, это будет не так ужасно, как то, что они сделают с вами, Хейдон! Вас повесят за преступление, которое вы не совершали!
Женевьева смотрела на него, вскинув подбородок, и в ее карих глазах сверкала ярость. Казалось, она готова была подраться с любым, кто ворвется в комнату и попытается увести его отсюда. В этот момент Женевьева походила на разъяренную львицу, и Хейдон понял, что она сделает все возможное, чтобы его защитить, хотя, конечно же, он недостоин этого. И она постоянно его защищала с того момента, как впервые увидела.
Он приблизился к ней и провел ладонью по ее щеке.
– Я не могу отпустить вас одну, Женевьева. Не хочу, чтобы вы разрушили свою жизнь и жизнь ваших детей ради такого недостойного мерзавца, как я.
– Недостойный?.. Но почему?..
– Вы ничего обо мне не знаете. – Хейдон прижал палец к ее губам. – А если бы узнали, то пожалели бы о том, что спасли меня. Поверьте, Женевьева, я не заслужил того, чтобы вы обо мне так заботились. И вам не следовало освобождать меня из тюрьмы.
Она увидела отчаяние в его голубых глазах и тихо проговорила:
– Вы же сказали, что убили, защищаясь, разве не так?
Он покачал головой:
– Вы не поняли. Я говорю не о тех негодяях, которые на меня напали. Одного их них я убил и, не задумываясь, сделал бы это еще раз. Нет, я говорю совсем о другом…
Его лицо исказила мука, ей было больно даже смотреть на него – она чувствовала его страдания, как свои собственные. Но какое же злодеяние он совершил? Что так терзало его душу? Она не знала ответа на этот вопрос, однако прекрасно понимала: если он так мучается из-за поступка, в котором считает себя виновным, то наверняка это что-то ужасное. И теперь он погибал от сознания своей вины.
– Ничего, Хейдон… – прошептала она, обнимая его за плечи. – Все когда-нибудь забывается.
Хейдон молчал, изумленный своей реакцией на ее прикосновение. Едва лишь руки Женевьевы легли ему на плечи, как в нем пробудилось желание. А Женевьева прижалась к нему и уткнулась щекой в его шею. И она все крепче к нему прижималась, словно хотела впитать в себя его боль и страдание, словно хотела поделиться с ним своей силой. Но он понимал, что не заслуживал ее сочувствия, понимал, что недостоин такой замечательной женщины, как Женевьева.
Однако желание с каждым мгновением усиливалось, и он ничего не мог с этим поделать. Ему хотелось слиться с ней воедино – слиться душой и телом. И еще больше хотелось остаться с ней навсегда – никогда не разлучаться.
Хейдон со стоном впился губами в ее губы, зная, что не сможет остановиться. Зато он точно знал, что проводит Женевьеву домой, а потом уедет. Вернется ли он к ней когда-нибудь? На этот вопрос он не мог ответить, но сейчас это не имело значения, сейчас Женевьева принадлежала ему и только ему.
Подхватив ее на руки, Хейдон шагнул к кровати и уложил ее на постель. И тотчас же губы их слились в страстном поцелуе. Когда же поцелуй прервался, он стал лихорадочно срывать с себя одежду, стремясь избавиться от нее как можно быстрее. Женевьева же, пытаясь помочь ему, принялась расстегивать пуговицы у него на брюках и нечаянно коснулась его восставшей плоти. Тут же забыв о пуговицах, она начала ласкать его, и Хейдон, не выдержав, громко застонал. В следующее мгновение он одним движением сорвал с себя брюки и тут же выпрямился – теперь он стоял перед Женевьевой обнаженный. В ее глазах, устремленных на него, он видел страстное желание, но в них совсем не было стыда – одна лишь пылающая страсть. Да, она хотела, чтобы он накрыл ее, чтобы заполнил собой. Но скоро он уедет, и она снова останется одна, а он… Отбросив эти мысли, Хейдон лег рядом с ней и поцеловал. Затем его пальцы заскользили по шелковым преградам, разделяющим их.
Алисе потребовался почти час, чтобы управиться с платьем, Женевьевы – пуговицы, крючки, корсет, кринолин, нижняя юбка, – но Хейдон справился гораздо быстрее; минуту спустя Женевьева лежала рядом с ним обнаженная. Улыбнувшись ему, она чуть приподнялась, вытащила шпильки из волос, и сложная прическа рухнула ей на плечи каскадом блестящих волн. Затем она склонилась над ним и, обвивая руками его шею, прижалась губами к его губам. Отвечая на ее поцелуй, Хейдон вдруг почувствовал, что она начала осторожно отстраняться от него. Прошло еще несколько секунд, и Женевьева, резко приподнявшись, тут же уселась на него верхом. Упершись ладонями ему в грудь, она с громким стоном отдалась восхитительному экстазу, захватившему их обоих, как только он вошел в нее.
Глядя на Женевьеву, Хейдон восхищался ее красотой, а ее чувственность побуждала его двигаться все быстрее. Он хотел бы навеки соединиться с ней, хотел бы засыпать в ее объятиях, зная, что утром она по- прежнему будет рядом. Их жизнь состояла бы из долгих упоительных дней и страстных ночей. Он одел бы ее в красивые платья и осыпал бы драгоценностями не потому, что ее природной красоте нужны эти побрякушки, а потому что она слишком долго ставила свои интересы на последнее место; она носила линялые платья с обтрепанным подолом, а драгоценности, которые у нее когда-то были, продала, чтобы содержать дом и кормить детей.
