'Как ни жадно приемлется клевета, но одно слово'… могло бы ее уничтожить… А затем логический провал, столь несвойственный эпистолярному стилю Пушкина, как некий бросок над бездной передуманного — к итогу: 'Истина сильнее царя'…
Это, несомненно, письмо с необычайно значительным подтекстом. Здесь мысли о клевете, которую жадно подхватывает толпа, ассоциируются с мыслями о царе, о гении, о конечном торжестве истины. Вероятно, мы никогда не сможет раз га дать до конца смысл того, что в этом письме недосказано. Но кое-что представляется очевидным: за день до дуэли Пушкин совершенно определенно (184) высказал свое убеждение в том, что клевету можно остановить и даже уничтожить навсегда, если против нее возвысит голос человек, чье мнение будет услышано в обществе., В его деле такое слово не было сказано.
Неожиданное упоминание о царе в этом контексте говорит о каких-то невысказанных обидах Пушкина и о том, что эти мысли не оставляли его.
То, что он написал о гении и царе, при всей афористической отвлеченности сказанного, для него самого, по-видимому, было исполнено вполне конкретного смысла. Толь писал о том, что после смерти Михельсона история наконец воздала ему справедливость. Пушкин в эти дни тоже думал о суде истории и, вероятно, верил, что для потомства истина окажется сильнее сегодняшней клеветы, сильнее царя.
Поведение Николая I в деле Пушкина не было, конечно, ни единственной, ни тем более определяющей причиной январской трагедии. В отношении царя к Пушкину лишь с наибольшей очевидностью выявляются приметы той общественной атмосферы, которая привела к гибели поэта.
Никакого «адского» злодейства царь не совершил: наивно приписывать ему некие тайные козни и заранее разработанные планы, направленные на то, чтобы погубить Пушкина. Николай I не давал себе труда быть интриганом, он был слишком самодержцем, чтобы испытывать в этом потребность. Царь не вел тайных разговоров с Дантесом и не приказывал ему жениться, чтобы «столкнуть» поэта и кавалергарда.[404] Бенкендорф не посылал жандармов в другую сторону (это явно недостоверная легенда).[405]
Совершилось злодеяние банальное, привычное: было проявлено традиционное для российского самодержавия неуважение к таланту. Жизнью гения пренебрегли.
Пушкин принял окончательное и бесповоротное решение после инцидента, который произошел 23 января на балу у Воронцовых-Дашковых.
Балы у Воронцовых всегда были главным событием сезона. В. А. Соллогуб рассказывает: 'Самым блестящим, самым модным и привлекательным домом в Петербурге был в то время дом графа Ивана Воронцова-Дашкова {…} Каждую зиму Воронцовы давали бал, который двор удостаивал своим посещением. Весь цвет петербургского (185) света приглашался на этот бал, составлявший всегда, так сказать, происшествие в светской жизни столицы'.[406]
Сохранилось множество свидетельств о том, что на этом балу молодой Геккерн вел себя вызывающе. Рассказывали о каком-то казарменном каламбуре, с которым Дантес обратился к H. H. Пушкиной. С. Н. Карамзина писала: 'Считают, что на балу у Воронцовых в прошлую субботу раздражение Пушкина дошло до предела'.[407] Д. Ф. Фикельмон в своем дневнике записал об этом вечере: '… на одном балу он так скомпрометировал госпожу Пушкину своими взглядами и намеками, что все ужаснулись, а решение Пушкина было с тех пор принято окончательно'. [408]
25 января Пушкин отослал по городской почте письмо на имя барона Геккерна, столь оскорбительное, что его враги не могли уклониться от поединка.
***
27 января 1837 г. в пятом часу пополудни на окраине Петербурга, близ Черной речки, прозвучал выстрел…
29 января в два часа сорок пять минут в России не стало Пушкина.
Скончался человек, в чьей деятельности воплотились лучшие духовные возможности нации. 'Солнце нашей поэзии закатилось…', — сказал в день смерти Пушкина В. Ф. Одоевский.
'Россия потеряла Пушкина в ту минуту, когда гений его, созревший в опытах жизни, {…} готовился действовать с полною силою. Потеря невозвратимая, невознаградимая', — этими словами сподвижники поэта открывали пятый том «Современника», посвященный памяти Пушкина. Далее следовал горестный вопрос: 'Что бы он написал, если б судьба так незапно не сорвала его со славной, едва начатой им дороги?'. Два года спустя, возвращаясь из-за границы на родину, Гоголь писал друзьям поэта: 'Как странно! Боже, ка странно: Россия без Пушкина. Я приеду в Петербург, и Пушкина нет. Я увижу вас — и Пушкина нет…'.
Это ощущение невосполнимой потери сохраняется до сих пор. И вот уже полтора столетия Россия оглядывается на Пушкина, ибо он дал ей тот эталон художественности и нравственности, с которым теперь соизмеряются все достижения русской культуры. И самая жизнь поэта, и даже его смерть, превращаясь в национальную легенду, становятся в глазах потомков образцом высокой нравственной нормы, мерилом чести и человеческого достоинства.
Вокруг Пушкина — Ободовская И., Дементьев М. Вокруг Пушкина. М., 1975.
Врем. ПК — Временник Пушкинской комиссии. 1962–1979. М. — Л., 1963 1982.
Дневник М. Мердер — Листки из дневника М. К. Мердер. — Русская старина, 1900, № 8, с. 383– 389.
Модзалевский. Пушкин — Модзалевский Б. Л. Пушкин. Л., 1929.
Письма Карамзиных — Пушкин в письмах Карамзиных 1836–1837 гг. М. Л., 1960.
Письма посл. лет — Пушкин. Письма последних лет. 1834–1837, Л., 1969.
Пушкин в восп. — Пушкин в воспоминаниях современников, т. 2. М., 1974.
Пушкин. Временник — Пушкин. Временник Пушкинской комиссии, т. 1–6. М. — Л., 1936–1941.
Пушкин и совр. — Пушкин и его современники, вып. I–XXXIX. СПб. — Л, 1903–1930.
Пушкин. Иссл. и мат. — Пушкин. Исследования и материалы, т. 1-Х. М. Л., 1956–1981.
Сквозь умств. плотины — Вацуро В. д., Гиллельсон М. И. Сквозь 'умственные плотины'. М., 1972.
Стих. Пушкина — Стихотворения Пушкина 1820 — 1830-х годов. Л., 1974.
Щеголев. Дуэль — Щеголев П. Е. Дуэль и смерть Пушкина. Изд. 3-е. М. Л., 1928.
ИРЛИ — Институт русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР.
ЦГВИА — Центральный государственный военно-исторический архив.
ЦГИА — Центральный государственный исторический архив СССР (Ленинград).
I. Письма, дневники, мемуары, документы
Бельчиков Н. Неизвестное письмо В. Ф. Вяземской о смерти А. С. Пушкина. — Новый мир, 1931, № 12, с. 188–193.
Востокова Н. В. Пушкин по архиву Бобринских. — Прометей. М., 1974, т. 10, с. 266–269.
Вяземский П. А. Письма к А. Я. Булгакову и Д. В. Давыдову. — Рус. архив, 1879, № 6, с. 243–257. См. также: Светлова М. Кому было написано письмо кн. П. А. Вяземского 9 февр. 1837 г. о кончине Пушкина. — В кн.: Московский пушкинист. М., 1930, т. 2, с. 155–162.
Вяземский П. А. Письмо к вел. кн. Михаилу Павловичу. — В кн.: Щеголь. Дуэль, с. 257–271.
Вяземский П. А. Письмо к Э. К. Мусиной-Пушкиной от 16 февраля 1837 г. — Старина и новизна, 1900, кн. 3, с. 342–346 (франц.); Русский архив, 1900, № 2, с. 391–399 (перевод). См. также перевод Л. А. Андрее: Нева, 1982, № 6, с. 87–88.
Герштейн Эмма. Вокруг гибели Пушкина: (По новым материалам). — Новый мир, 1962, № 2, с. 211–226 (публикация фрагментов из дневников и писем императрицы Александры Федоровны).
Глассе А. Дуэль и смерть Пушкина по материалам архива Вюртембергского посольства. — Врем. ПК. 1977. Л., 1980, с. 5 — 35.
Гроссман Леонид. Цех пера. М., 1930, с. 266–270 (публикация письма барона Густава Фризенгофа о преддуэльных событиях).
Дуэль Пушкина с Дантесом-Геккерном: Подлинное военно-судное дело 1837 г. СПб., 1900.
Казанский Б. В. Новые материалы о дуэли и смерти Пушкина: (Из собрания П. Е. Щеголева). — Пушкин. Временник. М.; Л., 1936, т. 1, с. 236–252.
