выразительного'.[378]
15 января у Вяземских праздновали день рождения дочери, и был многолюдный вечер 'подстать большому (176) балу у Белосельских'. 16 января состоялся традиционный бал в Дворянском собрании. 18 января Пушкины и Геккерны вновь встретились на вечере у саксонского посланника Люцероде, где, по словам Вяземского, танцы были устроены 'в честь новобрачных Геккернов'.
21 января был 'бал у Фикельмонов на пятьсот человек; очень красивый, очень оживленный, очень элегантный'.[379]
'У г-жи Пушкиной волосы были гладкие и заплетены очень низко, совершенно как прекрасная камея', — так вспоминала об этом вечере Алина Дурново.[380] А уже известная нам Мари Мердер записала в дневнике: 'На балу я не танцевала. Было слишком тесно. В мрачном молчании я восхищенно любовалась г-жою Пушкиной. Какое восхитительное создание!
Дантес провел часть вечера неподалеку от меня. Он оживленно беседовал с пожилой дамой, которая, как можно было понять из долетавших до меня слов, ставила ему в упрек экзальтированность его поведения: 'Докажите {…} что вы сумеете быть хорошим мужем и что ходящие слухи неосновательны''.[381]
На всех этих балах молодые Геккерны в центре внимания. Их поздравляют, в их честь устраивают вечера, о них сплетничают. Имя госпожи Пушкиной у всех на устах, когда идет речь о Жорже Геккерне и его жене.
'Свадьба {…} активизировала сплетни', — отметила А. А. Ахматова. [382] Поведение же Дантеса после свадьбы дало новую пищу для толков и разговоров.
Графиня Фикельмон пишет: 'Вскоре Дантес, хотя и женатый, возобновил прежние приемы, прежние преследования'.[383] Об этом же сообщают все мемуаристы пушкинского круга. Данзас в своих показаниях перед военно-судной комиссией в феврале официально обвинил обоих Геккернов: 'Гг. Геккерны даже после свадьбы не переставали дерзким обращением с женою его {…} давать повод к усилению мнения, поносительного для его чести, так и для чести его жены'.[384]
Буквально через несколько дней после свадьбы Дантес на глазах всего петербургского общества вновь стал назойливо преследовать H. H. Пушкину. 'Молодой Геккерн, — писал Вяземский, — продолжал, в присутствии своей жены, подчеркивать свою страсть к г-же Пушкиной. Городские сплетни возобновились, и оскорбительное внимание общества обратилось с удвоенной силой на (177) действующих лиц драмы, происходящей на его глазах. Положение Пушкина сделалось еще мучительнее, он стал озабоченным, взволнованным, на него тяжело было смотреть'.[385]
Многие говорят о том, что в январе ухаживание Дантеса за женой поэта было подчеркнутым, демонстративным. 'Это была настоящая бравада, — писал впоследствии барон Фризенгоф, муж Александры Николаевны, — я лично думаю, что этим Геккерн намерен был засвидетельствовать, что он женился не потому, что боялся драться.[386] К этому времени Дантес успел убедиться, что сочувствие общества целиком на его стороне ('Бедный Дантес…', 'Он принес себя в жертву…', 'Какое великодушие..' — твердили все вокруг). Легенда, созданная Геккернами, уже получила самое широкое распространение.
По-видимому, к этому времени Геккерны уже знали об аудиенции, состоявшейся во дворце. Об этом было известно в семье Пушкина. Значит, знала и Екатерина. От нее Геккерны, по всей вероятности, и получили сведения о том, что государь взял с Пушкина слово 'не драться ни под каким предлогом'. Не это ли внушило Дантесу сознание полной безопасности?
Молодой Геккерн, как мы уже знаем, 'был человек практический': им руководили не только страсти, но и расчет. Его поведение в январе во многом было обусловлено этим сознанием безнаказанности.
Великосветское общество приняло сторону Дантеса против Пушкина, и это предопределило исход дела. Ахматова была права, когда писала: 'Дуэль произошла оттого, что геккерновская версия взяла верх над пушкинской и Пушкин увидел свою жену, т. е. себя опозоренным в глазах света'.[387]
Поставлена была на карту честь поэта, его общественная репутация. Пушкин мог спасти ее только ценой жизни. Другого способа остановить клевету у него не было.
Слухи о Пушкиных, которые распространялись в петербургском обществе, были в самом деле ужасными. Сплетни, одна оскорбительней другой, переходили из уст в уста. 'Про свадьбу Гончаровой так много разного рассказывают…', — писала из Петербурга А. Н. Вульф своей сестре Евпраксии, не решаясь сообщать все под(178)робности.[388] 'Было выпущено столько клеветы, столько позорных нелепостей', — вспоминал позже Вяземский. По письмам и дневниковым записям мы можем восстановить эти слухи.
В дневнике Мари Мердер есть следующая запись, которую она сделала 22 января — после бала у Фикельмонов: 'Рассказывают — но как дерзать доверять всему, о чем болтают?! — Говорят, что Пушкин, вернувшись как-то домой, застал Дантеса tete-a-tete со своею супругою.
Предупрежденный друзьями, муж давно уже искал случая проверить свои подозрения; он сумел совладать с собою и принял участие в разговоре. Вдруг у него явилась мысль потушить лампу. Дантес вызвался снова ее зажечь, на что Пушкин отвечал: 'Не беспокойтесь, мне, кстати, нужно распорядиться насчет кое-чего…'.
Ревнивец остановился за дверью, и через минуту до слуха его долетело нечто похожее на звук поцелуя…'.[389]
Известный рассказ князя А. В. Трубецкого, бывшего близким приятелем Дантеса, показывает, какие слухи распространялись среди кавалергардской молодежи. Здесь уже были пущены в оборот самые низкопробные анекдоты.[390]
Во дворце, в интимном кружке государыни, тоже побеждает версия Геккернов. Уже после дуэли, когда Пушкин был смертельно ранен, императрица писала о том, что Дантес вел себя как рыцарь, а Пушкин как грубиян. Известие о гибели поэта побудило ее выразить сочувствие Дантесу: 'Бедный Жорж, как он должен был страдать, узнав, что его противник испустил последний вздох'.[391]
В последние январские дни слухи о Пушкине и его жене обрастают самыми оскорбительными подробностями. Так, польский литератор Станислав Моравский, рассказывая о преддуэльных событиях, превозносит благородство Дантеса, пожертвовавшего собой, и утверждает, что тот связал себя тяжелой цепью на всю жизнь, чтобы 'спасти любовницу от {…} грубых, быть может, даже кровавых преследований'.[392]
Графиня Фикельмон, по-видимому, очень точно охарактеризовала реакцию Пушкина на распространившуюся клевету: 'Пушкин, глубоко оскорбленный, понял, что, как бы он лично ни был уверен и убежден в невинности своей жены, она была виновна в глазах общества, в особенности того общества, которому его имя дорого и ценно. (179) Большой свет видел все и мог считать, что само поведение Дантеса было верным доказательством невинности госпожи Пушкиной, но десяток других петербургских кругов, гораздо более значительных в его глазах, потому что там были его друзья, его сотрудники, и, наконец, его читатели, считали ее виновной и бросали в нее каменья'.[393]
Положение Пушкина было особенно мучительным потому, что он в эти дни оказался как никогда одинок. В самых близких ему домах не только принимали Дантеса, но и осуждали поэта за нетерпимость. Александр Карамзин, описывая позднее преддуэльные события, говорил: 'Без сомнения, Пушкин должен был страдать, когда при нем я дружески жал руку Дантесу, значит, я тоже помогал разрывать его благородное сердце, которое так страдало, когда он видел, что враг его встал совсем чистым из грязи, куда он его бросил'.[394] Вскоре Пушкин почувствовал, что даже самые близкие ему люди готовы бросить камень в его жену.
Вяземский после гибели поэта, возвращаясь мысленно к январским событиям, писал о Наталье Николаевне: 'Она должна была бы удалиться от света и потребовать того же от мужа. У нее не хватило характера, и вот она опять очутилась почти в таких же отношениях с молодым Геккерном, как и до свадьбы; тут не было ничего преступного, но было много непоследовательности и беспечности'.[395] Но вряд ли H. H. Пушкина была в силах что-то изменить в эти дни. 'Удалиться от света', живя в Петербурге, было практически невозможно. Если бы жена поэта отказалась выезжать, это
