целовался, но, может быть, он уже напрактиковался? Устыдившись собственных мыслей, я, по Ленечкиному совету, вспомнила жен не только декабристов, моряков и дальнобойщиков, но еще уголовных преступников, лишенных свободы лет на десять-пятнадцать, и отвела жадный взгляд от кашинских губ. Похоже, этот мой взгляд он все-таки заметил. Поскольку я ничего так и не ответила на вопросы о Ленечке, Володя предложил:
– Может, прошвырнемся по городу?
– У меня через неделю экзамен в университет, – как бы отказалась я. – Готовиться надо.
– Брось, – махнул рукой Кашин. – Один вечер погоды не сделает.
Он больше меня не уговаривал. Он принялся рассказывать, как сам поступал в институт, но я уже знала, что сегодня же буду целовать влажные кашинские губы и, возможно, даже распущу ему хвост, чтобы запустить руки в густые светлые волосы. И зачем Ленечка так коротко стрижется?
Когда все подходящие к случаю истории о вступительных экзаменах в вузы были рассказаны, Кашин поднялся с кресла, протянул мне руку и произнес, тоже понимая, что возражения не последует:
– Ну, пошли!
Я вложила свою руку в его ладонь, и мы вышли на улицы вечернего города, тогда еще носившего имя Ленина. Сразу захлестнула волна неги, ничегонеделания и беззаботности. Как я могла столько времени убиваться над учебниками, когда после затяжной весны и холодного дождливого июня Ленинград наконец очутился в объятиях короткого северного лета. Да пропадите вы пропадом, вступительные экзамены! Кому вы нужны?!
Мы шли с Кашиным по набережной, когда он, будто бы для того, чтобы показать смешно растопырившуюся на камне чайку, развернул меня к Неве за плечи и уже больше их не отпускал. По трапу плавучего ресторанчика «Золотой якорь» мы всходили в обнимку. Не помню, что мы там ели и пили, о чем разговаривали, потому что все это было лишь прикрытием нашего обоюдного желания близости. Мы жаждали объятий и бросились друг к другу, как только на маленькое возвышение единственного зала ресторанчика взобрались патлатые ребята и заиграли тягучую медленную мелодию. Кашин пригласил меня танцевать, и я уютно вжалась в его тело.
Песня парней на сцене состояла всего из двух повторяющихся на разные лады фраз, но зато каких! Первая звучала примерно так: «После ночи с тобой я готов на объятия с самим дьяволом!» Вторая так: «Но если ты подаришь мне вторую ночь, дьявол ничего не сможет с нами сделать!» Под это музыкальное сопровождение Володя поцеловал меня в висок, потом в щеку, затем нашел мои губы, и мы танцевали, целуясь.
Мне нравился Кашин гораздо больше, чем раньше. Он научился целоваться! Молодец! Он делал это, в целом (!), не хуже Ленечки. Песня про дьявольские объятия разогнала кровь по нашим с Володей жилам, и она неслась, пузырясь и пенясь от с трудом сдерживаемого желания, которое мы оба испытывали.
После танца мы еще что-то ели, о чем-то говорили, но оба думали о том, где бы нам найти пристанище, если и не на целую дьявольскую ночь, то хотя бы на час, чтобы мы смогли утолить огнем разгоревшуюся страсть.
Утолить ее было абсолютно негде. И Володю, и меня дома дожидались родители. Оставался Летний сад, очень мало приспособленный для любовных утех. Пришлось нам к нему приспосабливаться. И мы это сделали. Мы не могли не приспособиться, потому что иначе нас разорвало бы на куски.
– И на кой черт тебе этот Цыпа? – еле переведя дух, как загнанный конь, спросил меня Кашин.
– Я собираюсь за него замуж, – ответила я, безуспешно стараясь застегнуть сломанную молнию на брюках.
– Выходи лучше за меня, – задышал мне в ухо Володя, опять пытаясь их стянуть с меня.
И я позволила бы ему. Я все готова была позволить ему в этот вечер, но по дорожке сада к нам приближался милицейский патруль, совершающий профилактический обход. Молодые парни в форменной одежде громко ржали, матерились, и их самих стоило бы привлечь к ответственности за оскорбление ленинградской святыни. Мы с Кашиным привлечь не могли, а потому слились с толстыми стволами двух деревьев, в развилке между которыми и произошло наше соитие.
Когда менты прошли, нам обоим уже ничего не хотелось, но следующим вечером мы встретились вновь и продолжали встречаться каждый день. Володя несколько раз предлагал мне окончательно отказаться от Ленечки и по-быстрому расписаться с ним в одном из районных загсов, где работала его двоюродная сестра, а потому можно было не ждать положенных до бракосочетания двух месяцев. Я каждый раз отказывалась. Сама не знаю, почему. О Ленечке я все равно очень часто вспоминала, несмотря на то что Кашин обеспечивал мне огненный секс. Отдаваясь ему, я, как и хотела, снимала резинку с его хвоста, запускала руки в густые тяжелые волосы… и испытывала при этом не угрызения совести, а ни с чем не сравнимый чувственный восторг. До чего же притягателен запретный плод! Я изменяю Ленечке! Как же это нервно! Как томительно сладко! Нет! Я не выйду замуж за Кашина! Я выйду замуж за Ленечку, но иногда буду себе позволять такие вот дьявольские свидания с Володей!
Мы целовались с Кашиным на подоконнике подъезда напротив нашей квартиры, когда из лифта неожиданно вышел Ленечка. Конечно, при звуках приближающейся кабины мы отскочили друг от друга, но по взгляду Зацепина я поняла, что он все про нас понял совершенно точно. Ленечка резко крутанулся на каблуках и, забыв про лифт, который преспокойно дожидался его на нашем этаже, бросился вниз по лестнице.
– Ленечка! Подожди!! – изо всех сил крикнула я, оставила Кашина на подоконнике и, заскочив в лифт, поехала вниз. Почти у самых дверей подъезда я перехватила Ленечку и завопила ему в лицо:
– Это не то, что ты подумал!!!
– Не делай из меня идиота!!! – не менее громко отозвался он.
– Я не делаю!
– Делаешь!
– Не делаю!
– Да у него морда горит от твоих поцелуев!
– Не горит!
– Пылает!
– Ты ошибаешься! – продолжала уговаривать его я.
Ленечка взял меня за плечи, что любил делать в момент наших с ним объяснений, припечатал к грязной стене подъезда и уже гораздо спокойнее сказал:
– Слушай, Рита! Глупо отрицать очевидное! Ты с ним… Ведь ты с ним…
Ленечка никак не мог назвать словами то, чем мы регулярно занимались с Кашиным. Я почему-то вдруг за это на него разозлилась. Строит тут из себя святую невинность! Я отбросила его руки от себя и зашипела:
– Да!! Я с ним… В общем… то, что ты и подумал!! И что?!! Совершенно неизвестно, чем ты занимался целый месяц!
– Я готовился к экзаменам! И ты это знаешь!
– Ничего я не знаю! Меня рядом не было! Я была здесь одна! А он… Он, если хочешь знать, скрасил мое одиночество…
– Скрасил?!! Да?!! Значит, если муж за порог, то ты…
Я расхохоталась:
– Муж?!! Да какой ты мне муж?!!
Ленечка болезненно сморщился и с горечью сказал:
– Ты и сама знаешь, что не машина с кольцами и пупсом на бампере соединяет людей!
Эта его горечь показалась мне театральной, и я еще громче развопилась:
– Да что ты себе вообразил?!! Придумал какое-то неземное соединение душ и тешишь себя этим! Думаешь, сказал: «Ты моя женщина» – и все! И я сразу упаду тебе в ладонь спелым яблоком! И тебе не придется даже пальцем пошевелить, чтобы меня удержать?!! Нет, милый!! За меня бороться надо!!
– Я пять лет боролся…
– Ой! Держите меня! Он боролся! Да ты просто глазел на меня и ждал, пока место освободится!! А свято место пусто не бывает!!!
Ленечку совсем перекосило. Он опять прижал меня к холодной, плохо оштукатуренной стене подъезда и
