– Не от отвращения… – эхом повторила она и испугалась еще больше. Зачем она это сказала? Он теперь подумает, что она…
– Танечка, я хочу просить вас о свидании. Давайте куда-нибудь сходим вместе! Что вы любите? Театры? Музеи? Или, может быть, ресторан?
Татьяна вжалась в дверь подъезда и отчаянно замотала головой.
– Вы мне… отказываете? – спросил Олег, кусая губы.
– Да… Я вам отказываю, – еле слышно прошелестела она.
– Но… почему?
– Потому… потому… – Татьяна набиралась сил для ответа, а когда поняла, что набралась, резко выдохнула: – Потому что вы женаты!
Олег молчал.
– Разве нет? – Татьяна почувствовала, что разволновалась уже чуть ли не до обморока. – Почему вы молчите?
– Я действительно женат, – глухо ответил Дунаев. – Но… понимаете… иногда бывают такие обстоятельства, которые сильнее нас… Понимаете?
– Нет… – растерялась она.
– Я женат… но, с другой стороны, можно считать, что не женат…
– Как это?
– Это долгий разговор, Танечка, а сейчас неподходящая для беседы погода. Давайте встретимся еще раз, и я даю слово, что все вам объясню.
– Нет! – выкрикнула Татьяна. – Мне не нужно от вас никаких объяснений, потому что я ни при каких обстоятельствах не стану разбивать семью! Даже не надейтесь! – Она вывернулась из-под руки Олега, который хотел ее то ли обнять, то ли просто положить руку ей на плечо, и нырнула в подъезд.
Лифт услужливо дожидался ее на первом этаже. Татьяна так проворно забежала в кабину, будто Дунаев собирался ее преследовать с целью насилия и последующего удушения. Выйдя из кабины, она сразу услышала раздраженные голоса, доносящиеся из своей квартиры. Она открыла дверь собственным ключом и сразу попала в эпицентр ссоры четы Рудельсонов.
– Тань! Ну ты только посмотри на него! – тут же взяла ее в оборот Сима. – Притащился! Ждали его тут!
Татьяна решила сразу не включаться в перебранку, поскольку лучше других знала, что Рудельсоны бранятся – только тешатся. Она молча сняла куртку, повесила ее на вешалку и нагнулась, чтобы снять обувь.
Вынести такое наплевательское отношение к собственной судьбе Симона не могла. Она за плечи оторвала подругу от обуви и заголосила:
– Таня, ну ты же знаешь, как он надо мной издевался всю жизнь! Скажи ему, чтобы он немедленно убирался из твоей квартиры!
Марк тут же оттер жену от подруги и, заглядывая Татьяне в глаза, заявил ей совершенно противоположное:
– Она несет вздор, Таня! Наша семейная жизнь проистекала на твоих глазах, и я уверен, что ты не сможешь обвинить меня в чем-то предосудительном! – И, развернувшись боком к жене, Рудельсон начал очень живо подмигивать Татьяне обоими глазами попеременно.
– Еще как сможет! – Сима просунула голову между мужем и вешалкой, чтобы перехватить взгляд Татьяны. Когда ей это удалось, она потребовала, чтобы подруга вместе с ней занялась устным счетом. Ей хотелось, чтобы Татьяна лично сосчитала, сколько раз она вынуждена была уходить к ней от Рудельсона по причине его загулов.
Татьяна в изнеможении завела глаза под потолок, что очень понравилось Симе. Она радостно закричала мужу:
– Ага! Видишь! Она даже сосчитать не в состоянии!
– Я просто уверен, что такой человек, как Татьяна, ни за что не станет заниматься подобными глупостями! – тут же отреагировал Марк, послав в сторону подруги жены очень выразительный взгляд. Он выплюнул змеевидную прядь волос супруги, которая попала ему в рот в борьбе за Татьянино расположение, и продолжил: – Таня! Я настоятельно прошу… Да что там прошу… Я требую, чтобы ты объяснила Симоне Иосифовне, что жить столь продолжительное время в чужой квартире – это верх неприличия и дурной тон! Мы с тобой, конечно, пошли ей навстречу: дали время прийти в себя, но пора же и честь знать!
– Кто это такие «мы с тобой»?! – взвизгнула Сима. – Не считаешь ли ты мою подругу с собой заодно?! Верх неприличия, чтобы ты знал, – это шастать по ночам по бабам и распивать с ними коньяки и другие горячительные напитки, а потом еще и пахнуть их духами!
– Таня, объясни ей, что все мы не без греха! А в нашем возрасте уже давно пора научиться прощать друг другу мелкие слабости! – патетически воскликнул Марк, тряхнул породистой длинноволосой головой, и прядь черных, с легкой сединой волос картинно повисла у него между глаз, как у поэта упаднического направления.
– То есть?! – перешла на змеиный свист Симона. – Это какие же ты у меня знаешь мелкие слабости? Что это ты научился мне прощать? Да я чиста, как первый снег! Я ни разу тебе не изменяла, хотя… могла бы! Да-да! Могла бы! Подтверди, Татьяна! – Очень хорошо зная Симу, Татьяна не собиралась ничего подтверждать, и была права, потому что восклицание подруги было чисто риторическим. Симона весьма чувствительно ткнула Татьяну локтем в бок и привела подтверждение собственной непорочности: – Да я, можно сказать, принесла на жертвенный алтарь семьи свое здоровье!
Лучше бы Сима этого не говорила, потому что в коридор немедленно выползла Жертва. Обрадовавшись давно не виденному Рудельсону, она с небывалой для нее ловкостью запрыгнула к нему на плечо.
– Вот! Видишь! – поспешил обрадоваться и Марк, который вообще-то кошку не слишком жаловал, но сумел правильно использовать ее неожиданную поддержку. – Видишь, бессловесное животное и то чувствует во мне родственную душу и своего человека!
Возможно, Жертва, с урчанием бродящая вокруг Марковой шеи, как кот ученый на дубе том, и смогла бы помирить разбушевавшихся супругов, если бы не раздался звонок. Не успела Татьяна открыть замок, как тяжелая дверь с силой распахнулась, припечатав Марка с кошкой к стене. С порога в коридор уверенно шагнул мужчина очень выдающейся еврейской внешности с огромным букетом белых хризантем в одной руке, бутылкой шампанского – в другой и громовым голосом провозгласил:
– А вот и я!
Поскольку Татьяна не выразила никакой радости при его появлении, он вынужден был спросить:
– Симона Иосифовна Пукерман здесь живет?
– Юлик! – охнула Сима и, привалившись к вешалке, попыталась затеряться в висевшей там одежде.
– Точно! – мужчина обрадовался, что его хоть кто-то признал и добавил: – Юлиан Фенстер – собственной персоной! Ты же меня приглашала! Я вот шел… нечаянно… мимо… Дай, думаю, зайду! И зашел! Принимай гостя! Что мы все в прихожей да в прихожей, как неродные, честное слово!
Сима, показавшись из-за Татьяниной куртки, с ужасом взирала на шумного Юлиана, как на когтистого Фредди Крюгера, завалившегося к ним с шампанским и хризантемами прямехонько со своей печально известной улицы Вязов. А Фенстер, ничуть не смущаясь присутствием Татьяны, а даже обрадовавшись, временно сунул ей в руки букет с бутылкой и начал снимать куртку. В это время с оглушительным хлопком закрылась входная дверь, и обернувшемуся на неприятный звук Юлиану предстал Марк Рудельсон, уже с двумя упавшими на глаза декадентскими прядями и Жертвой, красиво уложенной вокруг шеи.
– О! Марк! – ничуть не огорчился Фенстер. – Ты, значит, тоже пришел?
– Представь себе! – процедил Рудельсон. – По-моему, я имею право находиться рядом с собственной женой!
Задремавшая уже было Жертва слегка приоткрыла один желтый глаз и лениво состроила на морде выражение, типа «уж мне ли этого не знать!». Марк сдул в сторону кошачью шерсть, закрывавшую ему рот, и спросил с необыкновенно ядовитой интонацией:
– А с каких это пор Симона Иосифовна проживает у нас под девичьей фамилией? И вообще, что все это значит?
