– Ага, сейчас… Знаю я вашу круговую поруку. – Я отстранила телефон и поднялась. – Вот что, Петька, – хватит. Не в трусах этих дело. Я бы и без них ушла. Пойми… Не для того я два года от тебя отвыкала. Ничего у нас не получится. Кончилось. Все.
Петька перестал улыбаться. Секунду напряженно смотрел мне в лицо. Затем встал и повернулся к стене. Глухо сказал:
– Ладно… Вали куда хочешь.
Я встала. В прихожей, не попадая в рукава, натянула дубленку, взяла сумку и вышла из квартиры.
В инспекцию я явилась раньше всех – не было даже Шизофины. Первым делом закурила, привела в порядок лицо, черное от потеков туши, – слезы все-таки нашли дырочку, и в метро я от души наревелась, уткнувшись в железный гладкий поручень. Поправив макияж, я поставила кипятиться воду в банке из-под перца: хотелось кофе. Села за стол, вытащила книгу Ванды «Иконопись московских монастырей». Лениво перелистала страницы.
Смешно, но Петька даже не спросил у меня, о чем, собственно, я разговаривала с Барсадзе. Вероятно, и к лучшему. Тем более что разговор этот ничего не дал – кроме твердой уверенности в том, что Барс к исчезновению Ванды непричастен. Но что же в таком случае остается? Столетняя прабабка, живущая черт знает где, в забытой богом Калужской области? Конечно, съездить стоит, но, скорее всего, Ванды там не окажется. Только зря напугаем старушку, а с учетом ее возраста исследование и вовсе может плохо кончиться. Как там говорил Осадчий: «Много ли бабке надо? Трах – и с копыт». Осадчий… Я торопливо встала, налила себе кофе и уткнулась в книгу. Не реветь. Ни в коем случае. Впереди еще целый рабочий день.
Хлопнула дверь, влетела Катька.
– Батюшки – сидит! – изумилась она. – Ты что здесь делаешь в такую рань? А я-то бегу, думаю, что Шизофине врать, если ты вообще не явишься…
– С чего бы это? – удивилась я.
– Ну как же! – сощуренные глаза Катьки смеялись. – Нам разведка доложила точно! Знаем, слышали! НУ, КАК?
Я обалдело захлопала ресницами. С минуту Катька наслаждалась моим видом. Затем снизошла до объяснения:
– Бабку твою с утра встретила, когда из дома выходила! В булочную за хлебом плывет, дымит, как паровоз, и довольная – сил нет! Я ей: «Здрасьте, Софья Павловна, Нинка скоро выходит?» А она мне говорит: «Девочка не дома. Она устраивает свою личную жизнь». Я так в сугроб и села! Ты что – нового мужика наковыряла? Где? Когда? И молчала, партизанка несчастная, а еще подруга называется! Давай, колись – кто у тебя там завелся? При деньгах хоть? Где работает? Машина есть?
– Какой новый, господи… У Осадчего была.
Катька охнула, швырнула пальто в один угол, сумку в другой, плюхнулась на стул и потребовала подробностей. Но к отчету о прошедшем утре я была еще не готова и поэтому отвлекла Катьку рассказом о вчерашней встрече с Барсом. После десяти минут оханья, всплескивания руками и упреков – почему не предупредила, почему не взяла с собой, мог и по кумполу дать, бандит такой, совсем мозгов у бабы нет, правильно Осадчий орал!.. – Катька неожиданно спросила:
– А про какую это церковь он говорил?
– Не знаю. Не сказал. Она ему не объясняла ничего.
– Ох, бедный мальчик… – неожиданно пожалела Катька сорокапятилетнего Барсадзе. – И им вертела как хотела. Да что ему стоило шлепнуть этого Тони втихую и в Москву-реку спустить, а?! Не скоро бы отыскали. А Вандке бы сказал, что, мол, дружки пацана зарезали. Сам говорил, что он с какими-то уголовниками снюхался. И всего-то делов. И чего мужики так дуреют, когда влюбляются?..
Катькина кровожадность повергла меня в ужас. Но от комментариев я воздержалась, поскольку сама вчера думала примерно о том же. Я вспомнила охрипший голос Барса, тяжелый взгляд, с которым он упоминал о Моралесе. Несомненно, ему приходили в голову рассуждения, близкие к Катькиным. Почему он не сделал их реальностью?
– …так, значит, болталась по церквям, – закончила Катька развивать свою мысль, и я, спохватившись, сделала вид, что внимательно слушаю. – А куда? А по каким? И что нам теперь делать – по всей Москве, хвост задравши, бегать и в каждый собор заглядывать? Ну не знаю я, Нинка, что делать, не знаю, и все! Вторая неделя уже пошла – не шутка. Звони Осадчему – пусть в розыск объявляет! Ах да, я забыла… – она деликатно поджала губы. – Сама позвоню. Кстати, что там за розовые трусы были? Говоришь, Яшкиной мартышки рыжей?
– Катька, ну откуда я знаю? Какая разница? Врал наверняка, как всегда…
– Да не врал он, господи! – воспламенилась Катька. – Знаю я эту Маринку! Ну, я Бесу вечером дам! Совсем, засранец, совесть потерял! Какого черта девочку без трусов по холоду таскает? Хочет, чтобы она потом ежиков отмороженных рожала?! Ух, сволочи мужики – ни о ком, кроме себя, не думают!
С последним пунктом я была согласна целиком и полностью. Однако обсудить его детально мы не успели, потому что минуло девять, и в отдел повалил народ. Начиналась обычная противная среда. Почему-то с утра не заладилось все. Мне позвонили из отдела перечислений с ехидным сообщением о том, что у завода «Кристалл» опять не сходятся расчетные данные. Я в очередной раз помянула недобрым словом Ванду, к участку которой принадлежал проклятый завод, и села делать ее работу. Вскоре позвонила бухгалтерша «Кристалла», и я схлестнулась с ней по телефону:
– Нет, было такое постановление! От второго января этого года! Ну откуда же я знаю, почему у вас не сходится? Выверяйте платежки. Ну и что, что пятьсот штук! А у меня таких, как вы, – четыреста! Вы, я вижу, хотите полную проверку? По счетам и по фондам? С закрытием счета? Ах, не хотите… Ну так извольте выполнять требования инспекции. Что-что? Ах, директор – немец… Сочувствую. Будьте добры привезти все сведения сегодня до шести вечера.
За соседним столом Катька геройски отбивалась от фирмы «Арарат» в лице двух армян с грустными небритыми физиономиями:
– Армен, солнце мое, но не я же эти законы выдумываю! Возьми инструкцию, чудо ты в перьях, почитай ее как следует! Там все написано!
– Катерина Васильевна! Катенька! Зачем читать? – Армен шлепал себя ладонями по коленям и воздевал к потолку глаза, в которых стояла вся скорбь армянского народа. – Разве это для нормальных людей пишут? Это для дэбилов пишут!
Глубокий Катькин вздох выражал полное согласие с данным утверждением. Но честь родной инспекции священна, и она молчала с умным видом.
– Скажи, дорогая, что тут понять можно? – Армен водил черным пальцем по странице инструкции. – Вот! «Среднегодовую стоимость необлагаемого имущества составляет сумма половины стоимости необлагаемого имущества на первое число отчетного периода и на первое число следующего за отчетным периодом месяца, а также стоимости имущества на первое число всех остальных кварталов отчетного периода делить на четыре». «Стоимость» и «делить на четыре» – понимаю! А остальное все что означает?
Последовала пауза. Катька напряженно соображал, как быть.
– Мы по-русски плохо знаем, – вмешался второй армянин. – Мы вчера впятером эту бумагу читали. Веришь ли, уважаемая, – восемь раз прочли, ничего не поняли! Позвали Мириам, она два года в русской школе училась, – и Мириам ничего не поняла! Пошли к соседям, с ними два раза читали – соседи матом ругаются, не морочьте, говорят, голову перед футболом! А у нас товар стоит, нам платить надо!
– Ты, Симон, вообще молчи! – заявила Катька. – Сто раз говорила – найди себе настоящего бухгалтера, а ты все бабок жалеешь. Подумай, что будет, если к тебе проверка явится! Вся твоя липа сразу наружу вылезет! И водка безакцизная, и консервы тухлые! И то, что ты зарплату всем родственникам по три раза в месяц начисляешь!
– Ва! – беззаботно отмахнулся Симон. – Что проверка – не люди? Им тоже детей кормить надо… Договоримся. Ты лучше расскажи, как правильно эту бумажку понимать. Если так считать, как здесь написано, то нужно торговлю закрывать на фиг са-а-авсэм! Потому что на четыре делить уже нечего будет!
– Уважаемые, знаете, вы кто? – печально спросила Катька.
– Кто? – в один голос отозвались армяне.
