нее кататься, Женя. Я вообще многого не умею и не знаю из того, что умеют другие, нормальные, люди.
– Зато ты другое умеешь, что не всем дано, – отозвался Хохол, выбрасывая окурок. – Прости меня, я ведь и правда не знал.
– Да ладно, это не для общего пользования информация, – отмахнулась она, – даже Малыш не знает обо мне всего, я не люблю вспоминать. Пойдем прокатимся еще.
Катались еще больше часа, Марина уже с ног валилась от избытка кислорода и новых впечатлений, они хохотали и кидались снежками, как расшалившиеся школьники на перемене. Надо же, оказывается, есть в жизни простые, но такие замечательные развлечения…
– Все, Женька, не могу больше! – падая спиной в снег, простонала Коваль. – Поехали домой, я есть хочу.
– Ну, наконец-то ты! – обрадовался он, хватая ее на руки и подкидывая вверх. Шапка опять свалилась, волосы растрепались и висели мокрыми прядями. – Ты такая красивая сейчас, даже страшно, – тихо признался вдруг Хохол, прикасаясь к ее рту. – Неужели так бывает? – Он бродил губами по ее лицу, согревая горячим дыханием замерзшие щеки и лоб. – Я тебя люблю, Коваль, как бы ты ни сопротивлялась. Никому не говорил такого и уже не скажу.
– Почему?
– Поздно. И ты у меня есть – зачем еще кто-то?
– Нет меня у тебя, Женька, ты ведь и сам знаешь Малыш жив, а значит, я принадлежу ему.
– Да по фигу мне твой Малыш – он далеко, а я с тобой, и не надо ничего мне от тебя – ни слов, ни ответов. Просто будь рядом. Поехали отсюда! – И он зашагал к машине, неся Марину на руках.
У нее было такое чувство, что она обречена – быть любимой кем-то и не отвечать взаимностью. Сколько их было, мужчин, говоривших ей слова любви, и все они почему-то гибли… Федор, Череп, Макс, ни слова не говоривший, но тайком влюбленный, Строгач, дошедший до маразма, да и Егор тоже – ведь его нет больше, есть чужой англичанин с повадками Малыша. А еще говорят, что бог не дает креста тяжелее, чем человек может нести! Не могла Коваль больше тащить на себе эту ношу, но и сбросить тоже не могла. Она считала себя виноватой в том, что даже хромая нога не сделала ее менее привлекательной. Как же все сложно…
Хохол привез ее не домой, а в «Шар», чему Марина сперва не обрадовалась, так как мокрый комбинезон не очень вязался с тонко оформленным интерьером ресторана. Но Женька велел мэтру принести в татами-рум кимоно, в которых ходили официантки, и Кириллыч услужливо притащил совершенно новое красное одеяние, вручную расписанное тонкими полосками и цветками лотоса. Когда Коваль переоделась, Хохол пожалел, что нет зеркала:
– Ты не представляешь, как идет тебе этот цвет и этот наряд!
– Не грузи меня ерундой! – поняв, к чему он клонит, отрезала она. – По официальной версии я – вдова, мне не пристало носить яркие тряпки!
– Чушь какая-то! Сейчас уже никто об этом не думает – да и больше года прошло уже, – попробовал надавить он, но Марина осталась при своем:
– Отстань, сказала! Давай лучше заказ сделаем, а то я умру от голода на твоем костюмированном балу! – и он, засмеявшись, потянулся к меню.
Коваль не была в ресторане почти месяц и теперь наслаждалась любимыми блюдами и атмосферой, созданной здесь, – чистая Япония. Повар был оттуда, он и консультировал дизайнера. В интерьер была вложена ощутимая сумма, но зато все выглядело натурально – и фигуры самураев в настоящих кимоно, и большая коллекция старинного японского оружия, и многочисленные гравюры, украшавшие стены. Даже шторы на окнах были привезены из Осаки, откуда родом был повар Йоши. Любители Востока признавали, что лучшего места в городе просто нет, здесь частенько проводили банкеты, вечеринки, было престижно сказать, что побывал в «Стеклянном шаре» и попробовал настоящую японскую еду. Цены, конечно, были аховые, но Марина считала, что за удовольствие нужно платить, да и народ здесь бывал небедный. Даже мэр заезжал иногда побаловать свое пузо суши и удоном.
Коваль вдруг вспомнила, как в тот день, когда Егора не стало, они отмечали здесь день его рождения, и Марина заманила его сюда, в татами-рум, и они забыли обо всем на свете, занимаясь любовью до одури. И уже тогда он знал, что делает это, возможно, в последний раз… то-то было у нее ощущение, что все не так, как всегда, что Малыш странный какой-то. А он прощался с ней, понимая, что вряд ли увидит снова. И если бы не ввязалась Марина в авантюру с футбольным клубом, так оно и было бы скорее всего. Судьба, видимо, – они стали за шесть прожитых вместе лет одним целым, не разорвать, не разлучить…
Марина так глубоко ушла в свои мысли, что не заметила, как официантка накрыла на стол, налила саке и держит чашечку почти у ее лица, не решаясь оторвать от раздумий.
– А… да, спасибо, – очнулась Коваль и взяла тонкую фарфоровую посудинку с теплым напитком, посмотрела на Хохла: – Давай, Женька, выпьем.
– Я за рулем.
– Ой, проблема! Я ездила под таким градусом, что вообще ничего не соображала!
– То – ты, а у меня в руках не только своя жизнь, между прочим, – заметил он, наливая себе сок. – И твоя мне значительно дороже, Коваль.
– Глупости, дорогой, чужая жизнь не бывает дороже своей, – отмела она, выпив саке и принимаясь за лапшу-удон. – Я тебе точно говорю – не бывает такого, всегда сначала о себе думаешь, а потом уж о ком- то.
– Кто бы умные тексты толкал, да только не ты! Вспомни, сколько раз подставляла свою голову вместо чужой, а потом учи меня, как бывает.
Прав он был – Коваль знала, как может быть дорога чужая жизнь, но в ее случае это всегда была жизнь Егора, за него Марина могла в огонь и в воду, на стволы – куда угодно.
– Сознаю – погорячилась, – признала она, наливая еще саке. – Почему-то мне трудно признавать еще за кем-то право на подобные вещи.
– Ты опять напьешься? – подозрительно посмотрел на стремительно пустеющий кувшинчик Хохол. – Ты ведь обещала.
– Ой, да ладно, мы ему не скажем! – отмахнулась Марина.
Но больше пить не стала – не хотелось.
– Поехали домой, мне еще Дрозду нужно позвонить, – мрачно распорядилась она.
– Ты расстроилась?
– Нет. Просто это место будит воспоминания, а они так мучают потом – хоть плачь…
– Ну, и поплачь, чего тут особенного?
– Устала я плакать, Женька, никогда в жизни столько слез не лила, как за этот год.
– Был повод. – Хохол поднялся, подавая ей руку, помог переодеться в комбинезон. – Давай я тебя на руках понесу, – предложил он и, не слушая возражений, поднял и понес к выходу, на ходу надевая на нее шапку: – Не крутись, уроню!
На крыльце он поцеловал ее в губы, зная, как Марина не любит публичных проявлений чувств с его стороны. Усадив ее в машину, Хохол прыгнул за руль, и «Хаммер», взревев, рванул с места. На трассе Коваль неожиданно велела остановиться, вылезла и подошла к водительскому месту:
– Пересядь, прокачу.
Хохол удивленно поднял брови:
– Спятила? Гололед, вдруг не справишься?
– Значит, разобьемся, – спокойно ответила она, усаживаясь на водительское место и поворачивая ключ в зажигании. – Ну, смертник, понеслись! – И, сколько было сил в непослушной правой ноге, вдавила педаль газа почти в пол. Хохол вцепился в ручку на потолке и заорал:
– Сумасшедшая! Опрокинемся, на хрен!
– Не дергайся! – процедила Марина. – Сбывается твоя мечта – чтобы я тебя проперла по бездорожью! – и на самом деле свернула на проселок, рассекая снег на нечищеной дороге.
– Сядем на брюхо – замерзнем, – почти успокоившись, предупредил Хохол. – Тут сотовые уже не покрывают, даже помощь не вызовешь!
– Ты больной? Как может сесть на брюхо джип военного образца, сделанный специально для езды по
