– Я не могу!
– Не можешь? – коричневая пиявка брови недовольно шевельнулась. Вотан прищелкнул пальцами. Защелкал быстрее. Вокруг гостя разгоралось голубоватое свечение, волнами расходясь по хижине.
Освин хихикнул в кулак: с этими штучками он был знаком, только толку от колдовства – чуть. Наставник, тщательно вырисовывая в воздухе пентаграммы, всегда приговаривал:
– Учись, Освин, не у людей, не у колдунов и прорицателей – у лесных тварей бери науку!
Освин, правда, мало представлял, что за зверь так путает лабиринт собственной норы, но разобраться юноше в этих хитросплетениях невидимых стен еще ни разу не удавалось. Догадывался: Вотану вряд ли повезет больше.
Пришелец уже светился полностью. По шерсти его волков пробежались, угасая, голубые искорки – стены как стояли, так и остались. Вотан наконец угомонился. Уселся на лаву. Покосился на Освина:
– Ты, наглец, знал? Заранее знал, а?
– Да о чем? – возмутился юноша. Пришелец прикусил губу. Крякнул в досаде:
– Да, впрочем, откуда ты мог знать об этой ловушке? Но я-то хорош!
Речи пришелец вел мало вразумительные, но, судя по всему, тревожные.
Освин решился поинтересоваться, как долго этот тип тут собирается просиживать. Знай Освин, что последует в ответ, давно бы сиганул в дверь, благо та так заманчиво поскрипывала.
Вотан вскинулся, словно его обварили. Ухватив юношу и, вырастая на глазах, прошипел:
– До скончания века, недомерок! Во веки веков! И так же неожиданно утих, съежившись:
– Всего мог бы ожидать в этом мире, но попасть в межвременье!.. Хороша головоломка!
Освин после встряски часть расположения к гостю утратил. При напоминании о разных временах улетучилось и последнее уважение.
– Ну, делать нечего, – Вотан оглядывался, – раз не получился переход в этом месте, стоит попробовать в другом. – И обернулся к нахохлившемуся Освину: – Ты как? Идешь со мной? Или предпочитаешь тут вековать?
Юноша мотнул головой: мол, понимай, как знаешь. Но любопытство злость пересилило:
– А все-таки, куда ты не можешь попасть и куда ты хочешь вести меня?
– Я? – искренне подивился Вотан неслыханной наглости молокососа. – Да любой воин за честь почтет мое приглашение рядом стать! Считай, тебе повезло, что я с утра добрый.
Освин придержал готовый вырваться упрек: если в прямом смысле затоптать ближнего – доброта, то, интересно, на что способен его новый хозяин в ярости? Однако, сам не понимал почему, Освин все же решил отправиться вместе с пришельцем. Так и сказал.
– Я очень рад, – иронично присвистнул Вотан. – Начнем с того, что избавим тебя от иллюзий!
И не успел Освин объяснить, что избавился от иллюзий еще в младенчестве, забравшись в дупло за медом, оказавшимся доверху набитом лесными осами, как перед глазами стены хижины поплыли и истаяли.
Вотан и Освин стояли в молочно-белом косматом тумане, тянувшем седые щупальца вдаль. В полушаге не различить собственную руку.
– Где мы? – попытался Освин увидеть хоть что-нибудь.
– Там же, где и были, – меланхолично отозвался Вотан. – Я же тебе говорил: безвременье, то есть время между двумя временами. Понятно?
– Нет! – честно признался сбитый с толку Освин. По словам нового хозяина выходило, что разглагольствования Наставника имели под собой реальную почву, но эта реальность Освину понравилась мало.
– А где хижина? Где мои пожитки?
Вотан глянул внимательней, словно перед ним человек в горячке.
– Э, да, видно, дракон ничего тебе толком не рассказал? Ну, не страшно, у нас уйма времени.
На бугристой коре ясеня четко проступил белый след: удар длинным мечом или кинжалом. Светлый сок сбегал по извилинам коры и капал в подставленный ковшик ладоней. Мутнел, окрашивался розоватостью. Старуха шамкала беззубым ртом, что-то нашептывая, чуть ли не губами касалась влаги.
Поодаль, колотясь от страха, в одной коротенькой, едва прикрывавшей колени сорочке, вытягивала шею в сторону диковинных приготовлений молоденькая девушка, едва вступившая в пору девичества.
К Старой Хане Катрину привела та нужда, которая часто случается с девицами. Но Катрин, единственная из деревни, додумалась постучать со своей бедой в рассохшуюся дверцу хижины ведьмы.
Кто Старая Хана, откуда и когда поселилась в здешних краях, да и кто первым пустил дурной слушок про старуху, ведомо не было. Но знали: стоит Старой Хане отказать в плошке молока, как дойная корова станет бесполезней дряхлого быка.
– Дай ладонь!
Катрин не сразу сообразила, что старуха окликает ее. Сотню раз, пока пробиралась по деревне задами, а потом пугливо ежилась и вздрагивала от шевельнувшейся ветки в лесу, девушка лишь усилием воли заставляла себя не повернуть назад. И уже совсем было решившись отказаться от мести негодному Мартину, как меж стволов призывно мигнул огонек хижины ведьмы.
Сама Старая Хана вышла навстречу, зашамкала:
– Давно поджидаю тебя, красавица. Знаю, знаю, что за напасть привела тебя!
Катрин попятилась: глаза старухи хищно сверкали ярко изумрудными всполохами в глубине зрачка. Но тут сухонькая лапка колдуньи вцепилась в запястье Катрин, потащила. Старуха, частя словами, зашептала:
– Не бойся! Скоро смерть придет за мной – давно слышу, подкрадывается, кружит. А деток боги не дали, и близких – никого. Тебе, тебе, Катрин, передам все, что знаю, что помню, умею. Тебе быть Старой Ханой!
Катрин слушала, как во сне. Как сквозь сон опустилась на траву рядом со старухой. Старая Хана, положив голову девушки на колени, пристроилась в сени ясеневых ветвей. Костяной гребень прошелся раз и другой по волосам Катрин. Веки девушки налились свинцом, дыхание утратило легкость. Катрин спала.
Странный то был сон, неожиданный и пугающий. Но лишь сильнее затрепетали веки, дрогнули ресницы, однако Катрин очнуться от кошмара не могла.
– Вот так, спи, дитя, – Старая Хана набросила на свернувшуюся клубком Катрин свой платок.
Обратила взор к ясеню. Кора дерева разошлась трещиной. Полновесная серебряная луна приостановила свой ход, бросая любопытствующий взор на землю.
Старуха развела пожарче костер. Чернеющее в котле варево покрылось булькающими пузырями. Из-за пазухи Старая Хана вытащила кожаный мешочек. Тесемка затянулась узлом. Хана потянула беззубыми деснами. Перевернула мешочек, встряхнув над котлом. Поднялось легкое облачко пыльной муки. Старуха непроизвольно чихнула, торопливо зажав рот ладонью. Испуганно обернулась на девушку. Та спала. Лишь смутные тени видений морщили белоснежный выпуклый лобик. Хана вздохнула. В том, что сейчас должно произойти, нет ни ее вины, ни ее желаний. Когда-то, казалось, целую вечность назад, она тоже была молодой и хорошенькой, и тоже горести принудили ее прийти к колдунье. И был тот же самый сон, что видит теперь Катрин, а проснулась девчушка уже той самой старухой, чье обличье она носит по свету многие годы.
Хана помешала в котле суковатой палкой. Приторно сладковатый запах похлебки наполнил рот густой слюной. Слюна просочилась сквозь синюшные губы, потекла по морщинистому подбородку.
Старуха наклонилась над Катрин. Встряхнула ее за плечо.
– Ой, – глаза девушки со сна глядели мутно, как у новорожденного младенца. – Я видела что-то, – и тут же запнулась о слово, закашлялась.
А услужливые руки Старой Ханы уже подносили к губам девушки чашу с питьем. Катрин с готовностью хлебнула варева. Его запах был знакомым, но не настолько, чтобы понять, что это было. Сон, казалось, четкий до малейших деталей, остался смутным воспоминанием боли, стонов и кричащего отчаянно человека, пронзенного копьем. Катрин словно бы видела кровавые пузыри на губах юноши и запах… Девушка отшвырнула чашу, обдав брызгами старуху. Теперь она узнала: так, перехватывая горло, пахнет человеческая кровь.
