Тем более, жизнь миров продолжалась. А целый ряд происходящего требовал личного вмешательства и решений великого аса. Один потихоньку втягивался в ежедневную сутолоку, оттаивал.
Беспокоило то, что о Фригг по-прежнему не было вестей – на ее розыски вызвался Локи.
Тогда Один кликнул отряд диких охотников, оседлал восьминогого Слейпнира и, презрев запрет показываться асам среди людей, ринулся в Миргард – мир людей. Следом, распугивая ворон и небесных орлов, мчала орда диких охотников Одина. Мертвые воины, как влитые, держались в седле. За спинами по воздуху пластались плащи, – казалось, по небу летит черная стая огромных и хищных птиц.
– Великий, – Освин стиснул кулаки – руки дрожали. Лоб, усеянный бисером пота, горел. Черный шар, который юноша носил за пазухой, нагрелся и жег кожу даже через сорочку. – Какой же ты, несчастный, великий Один!
Ас, отвлекшись от воспоминаний, только тут вспомнил о назойливом соглядатае. Впрочем, Один лишь краешек событий показал Освину – все остальное рассказал парню черный шар.
Но Один и в дурном сне бы не представил, что простой смертный владеет сокровищем, которое и в пресветлом Асгарде все чаще становилось редкостью. Ас смотрел, пряча мысли в уголках губ. Потом, не выдержав, прыснул:
– Так, говоришь, жалко тебе меня? Занятый ты парень Освин – дважды рожденный! Недаром дракон так с тобой возился!
Кругом по-прежнему такой туман, что не разглядеть собственной руки. Один шагнул в него, тут же растворившись. Но через мгновение вернулся, ругаясь, на чем свет стоит.
– Ну, наглая старуха! Ну, ведьма! – шипел великий ас.
– Да что случилось-то? – Освин осторожно тронул аса за плечо. Один резко, будто ужалили, развернулся. Просверлил взором. Хмыкнул:
– Да, рановато я рассыпался в комплиментах: ведь битый час толкую, что Старые Ханы – хранительницы оси времени.
– А я думал: прошлого? – не поверил Освин.
– И прошлого, конечно! – Один с досадой погрозил куда-то в туман. – Но пока Старая Хана не вернется к своему вечному жилищу, из межвременья не выбраться!
– А если Хана умрет или погибнет в дороге? – перспектива просидеть вечность в молоке Освина мало устраивала.
– Ты тут еще каркать! – огрызнулся Один. – Но, впрочем, со старухой ничего не может случиться: во- первых, провидица бессмертна, перекочевывая из тела в тело, а, во-вторых, их столько во всех обитаемых мирах, что и за неделю не истребить! Но уж если б которая попалась! – Один многозначительно клацнул зубами.
Освин поежился, про себя пожелав старушке еще сто лет не проходить мимо великого аса.
– А в Асгарде – тепло, а в Асгарде – пируют, – распалял себя Один.
Освин прикрыл глаза: и в самом деле есть хотелось немилосердно. В животе урчало и попискивало. Влажная одежда, несмотря на то, что парило, холодила тело. И юноше до жути захотелось в неведомый Асгард. Он представил мир, где тепло, сухо и кормят асов, сидящих за накрытым к пиршеству столом. Посреди столешницы, плача янтарной слезой, скалился копченый лосось, нежно коричневый, с блестящей коркой. Запах лосося был так силен, что Освин сглотнул голодную слюну и открыл глаза. И тут же пожелал провалиться сквозь землю. Вернее, сквозь стол. Именно сидящим на столе Освин себя и обнаружил, как раз в том месте, где по расчетам быть жирному лососю.
Вокруг, оторопев, восседали великие боги. Им, видно, такое дополнение к обеду тоже пришлось не по вкусу.
Освин мысленно воззвал к великим асам, прося защиты и милостей. Ас Тор мысли перехватил:
– Оно еще и позаботиться требует! – возмутился. – Испоганил обед, влез на стол с ногами, явился невесть откуда, а туда же: милостей ему подавай!
«Тут мне и конец!» – Освин с отчаянием метался взглядом: ни единого сочувственного или хотя бы равнодушного лица. Асы негодующе загудели. Раздалось предложение: раз лосось погублен задом этого замухрышки, замухрышку и закоптить.
Освин вскочил на ноги, забегал по столу, круша уцелевшие яства. Асы носились вдоль столешницы, норовя перехватить бандита.
– Вотан! Вотан, спаси! – заорал Освин. Теперь его странный знакомец казался лучшим другом и единственным шансом уцелеть среди орущих и улюлюкающих асов.
Вот если бы тут, рядом на столе, возник воин в синем плаще.
– Что за галдеж вы тут устроили? – Один смерял соратников ледяным взглядом, переступая через кувшины с вином и блюда со снедью.
– Один? Вернулся? – асы ощупывали Всеотца, вертели, пока тому не надоело.
Под шумок Освин смылся из залы пиршеств – от неожиданности никому не пришло в голову спросить, а как, собственно, мальчишка и Один очутились в Асгарде. Вначале растерялись, потом забыли. Освин оказался услужлив и понятлив – его оставили в Асгарде.
ФРИГГ
Море штормило. Который день на узенькую полоску прибрежного песка накатывали черные волны, бросая за собой следом дохлую рыбу и прочую гниль.
Йоханна подобрала босые ноги, охватив узенькие ступни ладонями. Коптилка бросала на стены и скудную утварь хижины пугливые всполохи теней. Девушка прислушалась. Вроде в однообразно заунывное завывание ветра примешивался еще какой-то настойчивый звук. Нет, показалось. Ночь по-прежнему беспросветна. Лишь упругий ливень вбивает струи в окаменелый песок.
Ни о чем определенном Иоханна не думала. Вернее, мысли так путались и мешались, что казались сном. Что Нильс вернется, в это не верила даже его мать, седая древняя старушонка с путанными космами невесомых волос.
Еще днем, когда сетка дождя чуть проредела, старуха скрипнула дверцей, близоруко щурясь на полумрак жилища.
Йоханна старуху недолюбливала: та никак не могла простить сыну эту пришелицу, не помнящую ни родства, ни даже того места, из которого прихоть судьбы забросила девушку на неприветливый полуостров, полукругом выдававшийся в море.
Нильс только чудом выловил ком мокрого тряпья, который било о прибрежные камни. На сбежавшихся соседей лишь нахмурился. Сам обихаживал и менял влажную тряпицу на пылающем лбу Йоханны. Девушке чудилось, что она возникла в этом мире, в этой хижине, а ничего прежде в ее жизни и не было.
Правда, временами ею овладевало странное томление. Чужим казалось тело в непривычной и не по- росту подобранной одежде, которую Нильс нашел в тряпках рано вышедшей замуж сестры. Чудились земли, напоенные светом и солнцем, где голубое полотнище неба трепещет радостью и ликованием. Йоханна даже имя свое, хоть Нильс и утверждал, что часто она так называлась в бреду, узнавала не сразу, словно даже имя припорошило пеплом. Но девушка упрямо отмахивалась от назойливой памяти. Инстинктивно она боялась обернуться назад, где бездна. Постепенно привыкла. Тем более, что ничего, кроме бесконечных фиордов, песчаных гребней и встречных ветров она и знать не могла.
Думать, что с ней будет, если Нильс не вернется, Йоханна не хотела. Словно ракушки на натертой воском нитке, перебирала гневливые слова старухи.
– Убирайся прочь, нищенка! – брызжа слюной, взвизгивала мать Нильса. – Боги прогневались на мою седую голову, послав тебя в тот проклятый день! Здесь нет места чужакам! Уходи!
И, тряся головой, грозила скрюченным заскорузлым пальцем, по-птичьи наклоняя голову, отчего казалась старой полуслепой вороной, которая живет на свете только потому, что не знает, как умереть. Йоханна лишь жмурилась, стараясь удержать зыбкое сознание: идти было некуда. Весь мир представлялся ей этим хмурым кусочком суши, нещадно окатываемым морем. Люди – точно рубленые древесные колоды или пивные бочонки. Мужчины, весь мирок которых вертится вокруг удачной или неудачной рыбной ловли и их женщин, совсем не похожие на нее: здоровые, с огромными лапищами, неохватные и самодовольные в
