вперед: — Показывай, что там…
Доронин неспешно спустился по скрипящей лестнице. Здесь было почти темно — особенно когда закрывали дверь наверху, — лампочки не имелось, подразумевалось, должно быть, что свои лестницы знают на ощупь, а чужим здесь шляться нечего.
Встав возле забитого досками пространства под лестницей, Доронин без лишних слов посветил туда. Полковник с Карабановым пригляделись. Вроде ничего тут не было подозрительного, ровным счетом ничего, доски и гвозди, эка невидаль… ага!!!
Доски были старые, потемневшие, самую чуточку затрухлявевшие — а вот шляпки гвоздей все до одной новехонькие, прямо-таки сверкающие в луче мощного фонаря. И точно, интересно. «Собаки надо мной так и шныряют…»
Присев на корточки, полковник потрогал доски, но слабого места не нащупал, гвозди заколочены на совесть, ни одна доска не шатается… вот только забиты гвозди
Держа руку на кобуре, полковник приложил палец к губам, не вставая с корточек, старательно прислушался. Нет, из заколоченного досками подлестничного пространства не доносилось ни звука. Если кто-то там в настоящую минуту имеет честь пребывать, он прекрасно слышал, как они спускались по скрипучим ступенькам и знает, что не ушли, тут торчат…
Жестом полковник велел остальным следовать за ним, а сам вышел на улицу, достал рацию из нагрудного кармана и негромко распорядился:
— Ушастого сюда, в темпе!
Показалось, или хозяин украдкой кинул на них оч-чень пристальный взгляд? Нет, вроде бы ковыряется в своем хомуте, или как там это называется… но что-то напрягся, а? Шилом мимо лежащего на колене ремня сунул, в ногу себе попал, выругался сквозь зубы, зашипел тихонько…
Да уж, не Штирлиц, выдержка хромает. И все же ни в чем пока нельзя быть уверенным. Полковник громко спросил:
— Хозяин, стамеска есть?
Тот поднял глаза не сразу. Как написал бы лет сто пятьдесят назад сочинитель романов, «на его лице явственно отразились несомненные признаки внутреннего борения». В конце концов он пожал плечами с физиономией очень даже глуповатой, совершенно не гармонировавшей с его прежним поведением:
— Стымэс, э? Чиво хочишь? Не понимаю…
— Стамеска мне нужна, — терпеливо сказал полковник. — Есть у тебя стамеска в хозяйстве? В толковом хозяйстве как же без нее…
— Чиво такое — стымэс? — гнул свое хозяин.
Ох, как мгновенно и совершенно немотивированно поплохел у него русский язык, на коем он только что изъяснялся вполне чисто! Это доказывало, что следочек Доронин взял верный…
Скрипнула калитка, показался Вася Маляренко, а впереди него, азартно мотая ушами, летел на поводке «товарищ Джек» по прозвищу Ушастый (любому спецназовцу, пусть даже четвероногому, полагалось, кроме честного имени, иметь еще и прозвище). Маленький бело-рыжий, невероятно обаятельный спаниель, конечно, толкового задержания провести не мог. И мины не искал. Зато в питомнике он числился спецом номер один как раз по отысканию качественно спрятавшихся двуногих экземпляров.
Хозяин вновь выпал из в облика бесстрастного восточного человека, глаза у него на миг прямо-таки полыхнули враждебностью, злобой, тоскливой безнадегой.
Уже ни в чем не сомневаясь, полковник жестом подозвал Лямина и распорядился:
— Присматривай за джигитом… — потом наклонился к хозяину и тихо, доверительно, задушевно даже, поинтересовался: — Ты мне ничего рассказать не хочешь, трудяга ты наш хозяйственный? Типа чистосердечного признания, пока собачка не начала в прятки играть? Глядишь, какое снисхождение выйдет… Споешь?
Хозяин притворялся, будто не видит и не слышит, будто нет во дворе ни единого вооруженного визитера. Сидел, понурясь, уже совершенно бессмысленно ковырял шилом упряжной ремень, являя собою олицетворение восточного фатализма. Судя по тому, что затаилось в его глазах, полковник окончательно уверился, что имеет дело не со случайной жертвой обстоятельств, которую принудили держать у себя опасных гостей. Нет уж. Тут попахивает идейным и вполне сознательным профессиональным хозяином хазы… а значит, на допросе сможет порассказать немало интересного.
Для очистки совести полковник еще раз переспросил:
— Ничего рассказать не хочешь? Приплыл ведь… — и, не дождавшись ответа, махнул рукой: — Ну и хрен с тобой… Пошли!
Пошаривший под навесом Доронин продемонстрировал метровый лом, и полковник одобрительно кивнул. Уланов присел, сунул Ушастому под нос штаны от спортивного костюма. Спаниель, беспрестанно виляя куцым обрубком хвоста, привычно принюхался, шумно сопя, потом рванул так резко, что на миг стал на задние лапы, натягивая поводок. Вася сворку моментально ослабил, и Джек по прямой ломанулся в дом.
Покрутившись на месте и кинувшись было в дверь первого этажа, Ушастый затормозил задними лапами, пару секунд повертелся, тыкаясь носом в затоптанный пол — и уверенно бросился к лестнице. Внюхался в едва заметные щели меж досками, положил лапу на нижнюю ступеньку и обернулся к двуногим сослуживцам, яростно крутя хвостиком, вывалив язык и широко ухмыляясь по-собачьи. Не было нужды устраивать контрольных проходок, все и так ясно.
Далее полковник распоряжался исключительно выразительными жестами. Взмах руки — и Вася Маляренко, обеими руками подхватив Ушастого под пузо, бегом вынес его во двор. Энергичное движение кистью, и четверо — больше не помещалось возле лестницы, мешали бы друг другу нормально целиться — рассредоточились. Трое держали под прицелом двух автоматов и пистолета прибитые новехонькими гвоздями потемневшие доски, а Доронин с самым будничным видом прицелился острым концом лома, всадил его меж двух досок, навалился сверху вниз. Доска выгнулась, заскрипела, один ее конец с треском выскочил…
Автоматная очередь изнутри в темном замкнутом пространстве прозвучала оглушительно — и опер, скрючившись и левой рукой прижимая правую к животу, непроизвольно вскрикнул от боли, но Доронин одним махом оттащил его за шиворот, затолкнул в комнату. Сам уже отпрыгивал, перекидывая автомат из- за спины — и три очереди хлестанули в ответ по темным доскам, от всей души, в упор, на опустошение магазина.
Летели щепки, воняло тухлой пороховой гарью, изнутри еще раз стрекотнул автомат, совсем коротко — и затих. Но они еще какое-то время решетили подлестничное пространство, невеликое, всего-то метр на два, стараясь пройтись по всем уголкам тайника. В довершение полковник, запрыгнув на ступеньку и сменив проворно магазин, прошелся длинной очередью по тайнику сверху, безбожно дырявя ступеньки.
И настала тишина. В горле першило от пороховой гари, но приходилось этим пренебречь, и Доронин, подхватив лом, уже без всякой опаски принялся выламывать доску за доской. Уцелеть внутри после подобной обработки мог разве что колдун, каковых до сих пор в бандформированиях как-то не попадалось.
Слышно стало, как на первом этаже тихонечко, с подвываниями причитают женщины, а на улице заливается ожесточенным лаем Ушастый. Доски отлетели, Доронин посветил туда фонарем, удовлетворенно хмыкнул, скрючился в три погибели и принялся головой вперед вытаскивать из-под лестницы постояльца. За ним волочился автомат — ремень запутался вокруг запястья.
Воспользовавшись краткой передышкой, полковник заглянул в комнату, где обнаружил в общем не внушавшее тревоги зрелище: опер сидел на табурете, скорчившись и шипя сквозь зубы от боли, а Уланов ловко бинтовал ему руку.
Судя по лицам обоих, особых трагедий ждать не следовало.
— Что там? — спросил полковник.
— Да так, — сказал Уланов, вывязывая узел. — Средний палец орлу пулей отсекло начисто — и только. Не переживай, Витек, будешь в столице девкам хвастать, как тебе пальчик злобный душман откусил…
— …птыть! — сдавленно прокряхтел раненый.
